Сказки В. Гауфа - Вильгельм Гауф

и они расстались. Петер быстро зашагал к Сосновому холму. Сосновый холм лежал на самой вершине Шварцвальдена. В ту пору на два часа в окружности не было вблизи его ни деревушки, ни даже хижины: суеверные люди считали местность неблагополучною. Даже сосен не решались рубить в том краю, хотя нигде не было таких дерев как там; выискивались смельчаки, но дело никогда добром не кончалось: то топор соскочит и ударит по ноге, то дерево валится слишком скоро и искалечит или убьет кого-нибудь. Да к тому же тот лес мог идти лишь на топливо; сплавщики никогда не брали бревен с Соснового холма: было поверье, что и люди и лес погибнут, если попадется в плот хоть одно такое бревно. И в том бору сосны разрослись так густо, и так высоко, что среди белого дня застилали солнечный свет вокруг. Петеру сразу жутко стало в таинственном полумраке средь вековых сосен; нигде не было слышно ни звука, даже птицы казалось избегали безмолвной глуши.

Петер вышел на самую вершину холма и остановился перед сосною таких исполинских размеров, что любой судопромышленник онемел бы от восторга. «Верно здесь живет Стеклянный Человечек», — подумал он, снял шляпу, низко поклонился и произнес дрожащим голосом: — «Доброго вечера, Господин Стекольщик!» Ответа не было; прежнее безмолвие царило вокруг. «Может, надо стишок сперва сказать», — подумал Петер и пробормотал:

Ты, дух лесной, незримый живешь в тени лесов И над тобой бесследно несется ряд веков. Куда лишь взор здесь кинешь — держава все твоя…

Из-за сосны выглянуло какое-то странное маленькое существо; Петеру даже показалось, что он видит самого Стеклянного Человечка, его черную курточку, красный чулочки, даже бледное, умное личико, все, все как ему описывали; он уже хотел заговорить… Увы! видение исчезло так же быстро, как появилось!

— «Господин Стекольщик!» — закричал Петер, — «не считайте меня за дурака. Господин Стекольщик, я ведь видел вас, право видел за сосною!» — Ответа не было, только легкое хихиканье послышалось за деревом. Нетерпение пересилило робость. «Постой-ка ты, человечек», — закричал Петер, — «вот сейчас изловлю тебя!» Одним прыжком очутился он за сосною, но не дух лесной притаился там, а простая невинная белочка. Она тотчас же шмыгнула вверх по сосне.

Петер Мунк покачал головою; очевидно, заклинание имело действие, но не хватало стишка и все ни к чему. Он стал подыскивать рифму; думал, думал, ничего не мог придумать. А белочка уже перебралась на нижнюю ветку дерева и как бы подбадривала его или просто подсмеивалась над ним. Она чистила себе мордочку лапочкой, расправляла пушистый хвост, смотрела на угольщика умными глазками; Петеру стало как-то не по себе наедине с белочкою. Ему то казалось, что у белочки человеческая головка с треугольною шляпою, то что она самая простая белочка, только на ногах у нее красные чулочки и черные туфельки. Одним словом, белочка была преуморительная, но Петера начинала разбирать дрожь, глядя на нее. Что-то тут было неладно.

Петер еще раз взглянул на белочку и поспешно стал выбираться из чащи. Темнота все усиливалась; деревья становились гуще; Петера обуял такой страх, что он уже бегом пустился с холма и только, когда услышал вдали лай собаки и увидел дым близкого жилья, он несколько задержал шаг. Когда же он подошел ближе и рассмотрел одежду обитателей хижины, он увидел, что от страха побежал совсем в противоположную сторону и вместо стекольщиков попал к плотовщикам. В той хижине жили дровосеки: старик с сыном и нисколько взрослых внуков. Они радушно приняли Петера, предложили ему переночевать у них, не спрашивая ни имени, ни места жительства его; угостили его прекрасным сидром (яблочным вином), а к ужину подали крупного глухаря, лакомое блюдо Шварцвальдена.

После ужина хозяйка и дочь ее сели с веретеном вкруг лучины, просмоленной лучшею сосновою смолою, а дед, гость и хозяин взялись за трубки; молодежь же занялась вырезыванием вилок и ложек из дерева. Снаружи между тем ревела буря; ветер свистел и завывал в соснах, порою слышались сильные удары, словно ломились и трещали целые деревья. Бесстрашная молодежь собиралась бежать в лес полюбоваться на красивое зрелище, но дед строгим взглядом задержал внуков. «Никому не советую выходить в такую пору», — крикнул он, — «кто выйдет, тот не вернется, клянусь Богом. То Голландец Михель рубит себе бревна на плот».

Молодежь присмирела; они уже мельком слышали о Михеле, но теперь приступили к деду с просьбою толком рассказать о нем. Петер присоединился к ним: ему тоже хотелось знать поподробнее о страшном Голландце. «Михель — хозяин нашего леса», начал старик. «Очевидно, ты, милый гость, живешь по ту сторону холма или еще дальше, если до сих пор ни от кого не слышал о Голландце. Пожалуй, расскажу вам, что знаю о нем и что гласит о нем предание.

Лет сто тому назад, как рассказывал дед мой, на всем свете не было такого честного народа как Шварцвальденцы. Теперь золота много стало, а люди как-то не те: нет ни той честности, ни той простоты. Теперь тошно слушать, как молодежь клянется да ругается по трактирам; дня воскресного не соблюдают, пляшут, галдят в воскресенье. Прежде совсем не то было. И прежде говорил, и теперь скажу, — хоть сам он стучись ко мне в окно, — всему виною Голландец Михель. Он весь народ перепортил. Так вот, лет сто тому назад, жил здесь богатый лесопромышленник. Народу держал он много, торговал хорошо, сам был человек добрый, богобоязненный и дело спорилось у него в руках. На беду пришел раз к нему человек, какого он еще и не видывал. Одет он был как все наши парни, только роста был на добрую голову выше всех. Никто еще такого великана не знавал. Стал он просить работы у хозяина, а тот видит, парень рослый, значить на работу способный, — ну, и нанял его. Михель оказался работником на диво. При рубке леса стоил троих, а нести бревно — где