Преобразователь - Ольга Голосова

— Не спишь?

Кловин вздрогнула.

Ленивая рука легла ей на грудь, звякнули браслеты. Он устроился поудобнее и, обняв ее, снова заснул. Капризное дитя, что играет жизнями и судьбами тех, кого он, надменно скривив рот, называет жалкими человечками. Но печальный крик большой птицы, промелькнувшей за окном, вытянул из ее памяти слова рыцаря в черных латах.

Утром ее разбудил солнечный свет, бьющий прямо в глаза. Рядом с ней никого не было, значит, Билэт ушел, пока она еще спала. Кловин позвала служанку и велела подать завтрак в постель.

— Скажи, ты видела, как ушел господин?

— Видела, госпожа. Он приказал седлать Серого и уехал с дружиной.

— А когда будет, не сказал?

— Нет.

— И ничего не просил передать?

— Нет, госпожа.

— Ну, хорошо, иди.

Кловин поднялась с постели и подошла к окну. Утреннее солнце заливало пустой двор. Несколько кур, сбежавших из птичника, выискивали зерна в навозе, застрявшем в мостовой.

Уехал и ничего не сказал… Когда вернется — неизвестно. От света заныли виски, и, обхватив голову руками, она прислонилась к холодной стене.

За завтраком она слишком тщательно пережевывала паштет и пила вино из слишком глубокого кубка. Ну и пусть. Одевшись, она снова легла в постель, задумчиво разглядывая высокие своды опочивальни, как две капли воды схожей с ее комнатой в замке мастера Рэндальфа.

День не спеша отползал от нагретых стен, оставляя за собой пятна зелени и распустившихся желтых цветов. Кловин радовалась, что скоро стемнеет. Воздух быстро остывал, и она приказала принести жаровню с углем. К ужину она пересела в кресло и, не глядя в раскрытую книгу, уставилась на тлеющий огонь. Отужинала в зале и снова поднялась к себе. Тяжелые думы источили ее душу час за часом, день за днем. С головой укрывшись одеялом, она свернулась клубком и думала, думала. О ребенке, которого может никогда не увидеть, о крысоловах, об убитой сестре, о кривом кинжале мастера за поясом Билэта и о народе, приютившем ее. О том человеке, кому отдала себя. «Насколько человек может позволить себе увидеть зло, чтобы не утратить желания жить?» — на этот вопрос из книжки по схоластике она не могла ответить. Возможно, потому, что не была человеком.

* * *

Месяц спустя на исходе дня небольшой отряд всадников под проливным дождем въехал во двор. Лошади фыркали, трясли головами и месили копытами жирную чавкающую глину, обдавая грязью и водой насквозь промокших солдат.

Кловин, прячась за ставни, высматривала одного-единственного мужчину с откинутыми со лба волосами и прекрасным лицом, мокрым от потоков дождя. Какова бы ни была цель похода — он был неудачен, она сразу догадалась об этом по злым глазам Билэта. Неважно, что он смеялся сальным шуткам солдат, хлопая коня по лоснящейся от влаги и пота шкуре, — Билэт был в бешенстве, и его выдавали кривившиеся уголки рта да рваные жесты рук. От уставших лошадей валил пар, и даже здесь она чуяла острую вонь от конского пота, смешанного с кислятиной немытых человеческих тел. Мужчины спешивались, держа коней под уздцы, между ними, получая пинки и зуботычины, сновали слуги. Лошади в предвкушении овса и отдыха нервничали и огрызались друг на друга. То и дело жеребец Билэта пытался подняться на задние ноги, но каждый раз хозяин силой останавливал его, крепко удерживая повод рукой в кожаной перчатке и шепча что-то ласковое ему на ухо. С морды жеребца летели клочья пены, он зло косил на человека выпуклым лиловым глазом, обнажая покрасневшее полукружье белка. Наконец жеребец ухитрился лягнуть ближайшую лошадь. Та шарахнулась и попыталась ударить обидчика в ответ копытом. Не дотянувшись, она в сердцах тяпнула за ухо слугу. Солдаты заржали и наградили несчастного пинком под зад. Тот жалобно завопил, в ответ послышался дружный гогот.

Солдаты утирали грязные лица, снимали переметные сумки, следили за тем, как конюхи отводят лошадей под навес, где обтирают их соломой и проверяют копыта. Дружина была довольна, тяжелые тюки заносились в дом, сквозь ливень неслась веселая перебранка голодных, усталых, но победивших мужчин. Но Билэт с застывшей улыбкой на лице был страшен. Он посмотрел в ее сторону, и она испуганно шарахнулась от окна. Он пошел к крыльцу, и женщина вернулась поближе к огню. Дождь лил третий день, и каменный дом насквозь отсырел. Дрожа в ознобе, она куталась в меховую накидку. По ее приказу жаровню подвинули прямо к креслу, и иногда ее башмаки едва не горели, но она никак не могла согреться. Ее трясло в нервной горячке, и с пальца похудевшей руки то и дело соскальзывала королевская гемма.

Снизу послышались возбужденные крики и смех, грохот и звон посуды. Это ближняя дружина готовилась к пиру. Конечно, сначала они вымоются и переоденутся в награбленное, потом будут хвастаться и орать, затем позовут жонглеров и танцовщиц… Кловин поплотнее закуталась в лисий мех и уставилась на пламя. Так она сидела все последние дни — почти не шевелясь. Рядом в высоком шандале догорали свечи, драгоценный свиток небрежно лежал на подставке вместе с принадлежностями для письма. Ох, как это она не сообразила… Женщина вскочила и поспешно сунула пергамент в небольшую дорожную шкатулку, а ее, в свою очередь, засунула за огромный кованый сундук, заменявший шкаф и скамейку в ее покоях.

Едва он успела вернуться на место, как услышала шаги. Кто-то, перепрыгивая через ступеньки и насвистывая, поднимался по лестнице.

Она попыталась придать своему лицу выражение радостного удивления, но колени ее предательски дрожали, и она закусила нижнюю губу до крови, пытаясь овладеть собой. Дверь распахнулась от пинка ногой, и в комнату вошел Билэт. Здесь ему не было нужды притворяться, поэтому он заорал прямо с порога:

— Где мой ребенок, тварь? Я убил десятки крыс и дюжину жидов, мы спалили целый квартал, но я так и не нашел его. Твоему дружку я самолично вспорол брюхо, но он так и не открыл мне правды. А я ведь резал его очень медленно… Ты довольна?

В его голосе ярость странным образом мешалась с яростным весельем. Глаза горели злобным торжеством.

Кловин еще сильнее вцепилась в подлокотники, стараясь сохранить на лице невозмутимость.

— Ты опять лжешь, Билэт. Поэтому ты бесишься. Ты упустил их, и чего ты желаешь от меня? Тебе мало, что ты держишь меня как пленницу и от моего имени распоряжаешься сабдагами? Теперь ты желаешь завладеть нашим ребенком, чтобы притязания твои стали безграничными, а власть безмерной?

— Я хочу взять то, что принадлежит мне по праву. Или ты вернешь ребенка и реликвию, или..

— Что «или», Билэт? Ты зарежешь меня, как Бьянку?

Кловин поднялась, и меховая накидка упала на кресло.

— Да, Билэт, я не отдам тебе реликвию. Ты недостоин.

Внезапно лицо ее исказилось как от боли.

«Недостоин, недостоин, — прошептала она и поднесла руку ко рту, ловя готовые сорваться с ее уст слова. — Как он тогда угадал?» Она сделала пару шагов, и подол ее платья хвостом прошуршал по полу.

— Я недостоин? Святая пятница! Что я слышу? Крыса говорит мне о достоинстве крысолова! Если что и унижает меня, так это то, что я слишком мало вас убивал! Он подошел к женщине и рванул ее на себя. Драгоценная сетка, державшая ее волосы, лопнула, и жемчужины градом посыпались на пол.

— Как бы то не было, Кловин, ты все равно моя. И я буду делать с тобой все, что захочу!

Она уперлась кулаками ему в грудь, пытаясь оттолкнуть его, но силы были слишком не равны.

Ночью Кловин тщетно зажимала уши, прятала голову под подушки и накидку. Даже сквозь стены музыка настигала ее, терзая плоть и разрывая душу. Может быть, до этого момента ее сердце не знало настоящей боли. И тонуть в неведомом страдании было в тысячу раз хуже, чем встречать знакомый недуг. Плачущий бесплотный голос вынимал из нее жизнь, и бессловесная душа зверя, заключенная в клетку из плоти и крови, рвалась прочь от земли, прочь от детей Адама, чье своеволие обрекло всю тварь на стон и муку в ожидании Суда.

Утром в опочивальню мастера Билэта в нарушение всех правил и запретов ворвался слуга.

— Ее нет, — выпалил он, дрожа от страха в предчувствии господской ярости. — Она украла лошадь и бежала.

Билэт приподнялся на подушках и осторожно переложил флейту с одеяла на подушки.

— Что ж. Подай мне одежду, — судорожно зевая, после минутной паузы ответил он, — и пусть седлают коня.

* * *

Когда Билэт появился, день склонялся к закату. Наемники знали свое дело. Раненая лошадь еще билась в агонии, и Билэт, обхватив меч обеими руками, перерубил ей шею. Кловин лежала рядом, подтянув колени к подбородку и прижимая руки к животу, из которого вытекла на песок огромная черная лужа. Не успевшая свернуться кровь быстро впитывалась в желтую пыль, смешиваясь с кровью коня. Мертвые глаза королевы племени сабдагов смотрели на гребень холма, туда, где ныне черной тенью нависал над равниной всадник. Билэт убрал с лица Кловин волосы и, намотав их на руку, перерезал ей горло загнутым кинжалом с костяной рукоятью и черным камнем. Клинок именовали «Побеждающий», и его имя кузнец выгравировал на черном лезвии. Потом мужчина тщательно вытер клинок куском полотна и заткнул его за пояс. Он ждал до заката, но тело не желало превращаться. У его ног по-прежнему лежала женщина. Тогда он снова достал из-за пояса «Побеждающий» и отделил ее голову от туловища. Осторожно снял с шеи сине-голубой камень на длинной цепи, навеки зажатый в золотой деснице, и отложил его в сторону. Скинув плащ и пачкаясь в крови, завернул в серое сукно мертвую королеву, аккуратно приставив ей голову. До рассвета он копал могилу руками, помогая себе мечом. Наконец яма была готова. Он опустил в нее тело, засыпал его песком и завалил камнями. Потом поднялся с колен, отряхнул руки и огляделся. Ни единой человеческой души не было вокруг, только труп лошади на земле, стервятник в небе и черный всадник на холме. Билэт поднял медальон и возложил его на себя.