Это неистовое сердце - Розмари Роджерс

– Думаю, больше нам не о чем говорить, не так ли? Пойдем, я отведу тебя к Рамону, – бесстрастно ответил он и протянул руку, чтобы помочь спрыгнуть, но принять помощь было невозможно.

– Сама справлюсь, – по-детски огрызнулась я, удивляясь, почему по-прежнему дрожит голос.

Руки тоже тряслись; попытавшись опереться о стену, я почувствовала, как юбка за что-то зацепилась. Позже я винила порезанные пальцы, которые вновь начали болезненно пульсировать, себя за то, что не смогла правильно рассчитать высоту стены, выпитое вино. И неожиданно пошатнулась, сильные руки подхватили меня, я уткнулась лицом в плечо Люкаса, но была слишком слаба от потрясения и не смогла пошевелиться. Да и не хотела. Почему дыхание стало таким учащенным? Почему кружится голова и я вынуждена еще теснее прижаться к нему? Я понимала только одно: что не перенесу, если он сейчас отодвинется.

Бывают моменты, когда все происходящее даже между так называемыми врагами кажется естественным и заранее предопределенным. Удерживая меня одной рукой, Люкас грубо оттянул за волосы мою голову. Наверное, он прочел в моем лице то же, что и я в его, – удивление. Что-то вроде горького гнева. И голод. И тут он поцеловал меня, бешено, со страстью, которая, словно взрыв, ошеломила нас обоих. Он был близко, так близко, и я продолжала прижиматься все теснее с бесстыдным пылом, на который, как думала раньше, никогда не была способна. Нельзя больше обманывать себя – я желала его, и от этого никуда не скрыться. Мы целовались и целовались, но поцелуев было недостаточно – со страстью, заученной когда-то, но теперь естественной и откровенной, я просунула руки ему под рубашку, распластала ладони, ощущая тугие мышцы на спине.

Наконец он оторвал губы от моих, и я почти вскрикнула от отчаяния. Люкас дышал так же тяжело, как я, но почему же он не целует меня больше?

– Люкас!

– Ради Бога, прекрати! Что на этот раз пытаешься доказать?! Какой я грязный, похотливый ублюдок? Не способен противиться ни одной женщине, которая обнимет его и прижмет покрепче, даже если это жена его отца или невеста брата?

Уж лучше бы он дал мне пощечину! Кровь отлила от моего лица и сразу же вновь прихлынула, так что щеки загорелись огнем. Он сжимал меня в объятиях, целовал, вынудил второй раз предать себя, пользуясь моим же оружием. Будь у меня револьвер, наверное, не задумалась бы прикончить его!

– Так было с Илэной, – пробормотала я, задыхаясь, неузнаваемо хриплым голосом, в бешенстве впиваясь ногтями в его спину, желая в эту минуту сделать ему как можно больнее, ощущая… о Боже!.. ощущая, как рвется кожа, как липнет к пальцам теплая кровь.

Зарычав от боли и неожиданности, он схватил меня за плечи, приблизил лицо к моему. Я злобно уставилась в его глаза, темные, блестящие, словно у апачи, и снова вонзила в него ногти. Люкас с силой ударил меня по лицу, но не успела я вскрикнуть, как он сжал меня, не давая вздохнуть, и начал целовать, так жестоко и беспощадно, что, сколько бы ни прошло лет, отпечаток его губ огненным клеймом будет гореть на моих.

Я пыталась оттолкнуть Люкаса, но из горла вырывались беспомощные, слабые стоны.

– Это требуется тебе, чтобы заставить успокоиться? – шептал он прямо в искусанные, распухшие губы; руки скользнули с плеч к груди. – Кем бы ни был я, кем бы ни была ты, не могу забыть тебя, не могу выбросить из головы, не могу задушить желания…

На этот раз ударила я, ударила изо всех сил наотмашь, не щадя себя.

– Презираю тебя, грязное животное!

Ладонь ныла, я почти плакала от боли, зато смогла отомстить. На скуле у Люкаса ярким пятном выделялся след от удара; он рассеянно потирал щеку, не сводя с меня глаз.

– Будь я проклят, если ты не первая женщина, которая меня так огрела, – сказал он спокойно.

– Думаю, ты вполне заслужил это.

Охнув, я прижала пальцы к губам. Когда подошел Рамон? И как давно стоял здесь?

– Нужно было подыскать более уединенное место, прежде чем уделять… столько внимания моей невесте.

Никогда не думала, что обычно сдержанный, дружелюбный Рамон может так жестко цедить слова и смотреть на Люкаса ледяными глазами.

Меня трясло от унижения и стыда, но Рамон только мельком бесстрастно посмотрел на меня и вновь повернулся к брату:

– Ну? Конечно, у тебя наготове правдоподобное объяснение? Как, впрочем, всегда! Проверяешь истинность ее чувства ко мне?! Или пытаешься заставить меня поверить, что она сама бросилась тебе на шею и вынудила целовать? Что ж, ты должен признать, я достаточно терпелив! Другой бы на моем месте пристрелил тебя как бешеную собаку!

Я впервые осознала, какое ужасное, зловещее молчание воцарилось вокруг. Музыка умолкла. Здесь, в этом темном, укромном углу, в слабом отблеске факельного света я увидела, как рука Рамона спокойно, почти небрежно потянулась к револьверу на бедре, и открыла рот, пытаясь сказать хоть слово, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука.

И тут раздался спокойный голос Люкаса:

– Мне нечего сказать. Никаких объяснений.

– Ожидаешь, что я этим удовлетворюсь?

Послышалось щелканье курка. Казалось, я в каком-то кошмарном сне и нет сил очнуться.

– Придется довольствоваться этим, если не хочешь пустить в ход оружие, Рамон. Почему бы не покончить со всем этим быстрее, пока не начнешь мучиться от укоров совести!

Даже в полуобморочном состоянии я отчетливо различила издевательские нотки в голосе Люкаса Корда.

В этот кратчайший миг, когда время словно остановилось, а братья стояли друг против друга – мрачный как туча Рамон с револьвером в руке и Люкас, небрежно прислонившийся к стене, – мне показалось, что если какой-то человек намеренно искал смерти – это именно он, Люк.

Рамон, наверное, тоже понял это; красивое лицо передернулось в горькой гримасе.

– Хочешь, чтобы я прикончил тебя и до конца жизни мучился сознанием вины?! Так легко не отделаешься! Где твой револьвер?!

– Не счел нужным взять его с собой… сегодня. И в любом случае, Рамон, с тобой я драться не буду, если предлагаешь именно это! Ради всего святого!

Глаза Люкаса сузились.

– Неужели мы должны разыгрывать какую-то дурацкую драму? – хрипло спросил он. – Я поцеловал Ровену, она дала мне пощечину. Так что, если считаешь себя обязанным пристрелить меня, действуй. Или я ухожу.

– По-прежнему обращаешься со мной как с ребенком, а не мужчиной, которого оскорбил?! Ты ударил мою невесту, и стой я немного ближе, убил бы тебя на месте.

Увидев в полутьме выражение глаз Рамона, я еле слышно прошептала:

– Нет, Рамон, нет!

Но Люкас, тоже заметивший взгляд брата, только высокомерно-снисходительно приподнял бровь и направился к Рамону, то ли намереваясь отобрать револьвер, то ли не веря, что обычно спокойный брат, воспитанный иезуитами, сможет выстрелить.