Силы Хаоса: Омнибус - Кристиан Данн

— Мы должны остановиться и отдохнуть, — сказал он Гицилле, заметив, как она измучена — но она его не слышала. Чуждость, так пугавшая людей в Сновидцах, овладела ею, и даже Дафан почувствовал тревогу в глубине души.

— Если мы остановимся, то больше не встанем, — вдруг резко сказала Гицилла. — Мы должны идти, пока солнце не зайдет. Если мы сможем, то должны добраться до Эльвенора, найти убежище, а если нет, то найти хотя бы воду.

Это было гораздо легче сказать, чем сделать. Равнина не была пустыней, подобной Янтарной Пустоши: здесь в изобилии росла трава и кусты многих видов, но дожди выпадали редко, и сейчас был сухой сезон. На равнине водились стада диких лошадей и свиней — хотя патер Салтана говорил, что этих животных не было на планете до прихода первых людей — а также газели и локсодонты, но их было мало, и они были редки. Деревенские жители осенью часто отправлялись в охотничьи экспедиции, и дичи обычно хватало, чтобы они редко возвращались с пустыми руками, но Дафан, оглядывая равнину вокруг, не видел никаких животных. Где-то здесь должны быть источники воды, и здравый смысл подсказывал, что их можно обнаружить по более густой и пышной окружающей растительности, но цвета и оттенки равнины были какими угодно, только не ровными. Они были слишком разнообразны, чтобы можно было что-то легко разглядеть.

Чем дальше Дафан и Гицилла уходили от горящего леса, тем более странной выглядела окружающая растительность. Растения, которые выращивали деревенские жители, были зелеными, как и большинство диких растений, которые росли поблизости от деревни. Лесные колючие деревья — которые росли на этой планете задолго до появления первых людей, тысячи поколений назад — не слишком отличались от деревьев, которые росли в деревенских садах. Но теперь Дафан понял, что деревню построили там, где она сейчас, именно потому, что та местность казалась людям необычно благоприятной, а окружающая равнина, по которой сейчас шли они с Гициллой, не была населена как раз потому, что особо гостеприимной не выглядела. Здесь было не меньше красной и фиолетовой листвы, чем зеленой, много было и буровато-желтой.

Плоды на кустах — которые, хоть и перезрели и уже начали сохнуть, но казались такими аппетитными Дафану, потому что он был голоден и испытывал сильную жажду — были и белыми, и красными, и черными, и очень красивыми небесно-фиолетовыми. Он знал, что лучше не есть их, не только потому, что почти все они были горькими, а некоторые и по-настоящему ядовитыми, но и потому что никакие из этих плодов не были достаточно питательны для человека. Некоторые предостерегающие сказки его народа рассказывали о детях, потерявшихся на равнине, которые снова и снова набивали животы красивыми плодами, но умирали от истощения, хоть и с полными желудками. Газели и локсодонты — не говоря уже о многочисленных более мелких животных — вырастали упитанными и здоровыми, питаясь этими плодами, но одичавшим лошадям и свиньям приходилось быть более разборчивыми.

Дафан подумал, что сам факт выживания этих животных на равнине доказывает, что здесь может выжить и человек, если только научится так же отличать съедобные плоды от несъедобных.

Но самым удивительным в растительности на равнине казались даже не ее цвета, а ее огромное разнообразие. Часто было увидеть кусты, листья на которых были десятка различных форм, а цветы — дюжины разных видов.

Растения, которые выращивали в деревне, в этом отношении были устойчивы: каждое растение было одного определенного вида. Здесь же, за несколькими исключениями, растения были гораздо более разнообразны, даже в пределах одного вида. Они казались куда более уязвимыми к болезням, уродствам и смерти, но компенсировали это быстрым ростом и плодовитостью.

— Мы можем собрать плоды и выжать их, мякоть отбросить, а сок выпить, — предложил Дафан, когда последний край солнечного диска скрылся за горизонтом, оставив их в сумерках.

Западный горизонт был плоским за исключением неровного полукруглого силуэта, к югу от точки, в которой зашло солнце. Судя по силуэту, это могло быть некое рукотворное строение, но на его верху были заметны какие-то растения, так что, возможно, это был просто холм необычной формы.

— Нам нужна вода гораздо чище, чем эта, — сказала Гицилла после некоторого раздумья. — Даже если она не будет ядовита, в ней могут оказаться другие вещества, которые должны быть выведены из организма. Это будет все равно что пить морскую воду.

Дафан удивился, подумав, откуда она может это знать. Сейчас она говорила не как деревенский ребенок; она говорила как некто, кому неким мистическим образом были открыты многие тайны. Как и Дафан, Гицилла никогда не видела моря, и вероятно, никогда не увидит, так откуда же она знает, как это — пить морскую воду, и откуда она взяла такие слова — «выведены из организма»? Конечно, все любили слушать истории о пиратах и приключениях в дальних странах, о жертвах кораблекрушений, выброшенных на необитаемые острова, но Гицилла говорила с такой уверенностью, словно знала это из каких-то совсем других источников.

Дафан начал понимать, почему люди иногда боялись, когда Гицилла была такой — а он еще не видел, чтобы она была такой так долго. Станет она когда-нибудь снова прежней Гициллой, или после нашествия Империума она изменилась навсегда?

— Мы не найдем чистой воды, — мрачно сказал Дафан. Он сильно надышался дымом в горящем лесу, и не испытывал бы такой жажды, если бы его горло не было обожжено.

— Найдем, — сказала Гицилла, неустанно шагая к тому месту, где зашло солнце.

— Все равно, какой смысл? — спросил Дафан. — Все, кого мы знали, мертвы, наш дом разрушен. Куда мы идем? Куда нам деваться?

— Где-то здесь собирается армия, — ответила Гицилла. — Армия, которая готовится сражаться с захватчиками.

— Жаль, что их не было в деревне, — хрипло произнес Дафан. — Они могли бы сразиться с захватчиками сегодня.

— Сомневаюсь, что это единственное место, где имперские солдаты пересекли пустыню. Большинство путешественников избегают Янтарной Пустоши. Даже если у них есть камулы, они обычно обходят Пустошь далеко к северу, или еще дальше, к югу. У солдат есть грузовики, которые могут двигаться гораздо быстрее камулов, но все равно нам не повезло.

— Не повезло! Предполагалось, что на нашей стороне магия! У нас есть колдуны и Сновидцы Мудрости, а у них нет. Почему нас не предупредили?

Дафан не собирался обвинять лично ее, но Гицилла все же восприняла это как нечто личное. Она была самым одаренным ребенком в деревне, патер Салтана говорил, что ее коснулся истинный бог.

— Я видела так много в моих видениях, — сказала она, — но ни одно из них не было ясным. Даже величайший колдун в мире может растеряться или быть обманутым иллюзией.

Дафан знал, что она цитирует патера Салтану.

— Вот вам и дар видения будущего, — проворчал Дафан, — и честность истинного бога.

— Несправедливо с твоей стороны издеваться, — сказала Гицилла. — И глупо богохульствовать.

Ее голос был странно напряжен. Она больше не повторяла слова патера Салтаны, но у Дафана все равно было впечатление, что эти слова не ее собственные — по крайней мере, не полностью.

— Видения даже самых мудрых Сновидцев столь неясны потому, — продолжала Гицилла, — что будущего еще не существует. Здесь и сейчас будущее может существовать лишь как почти бесконечное число возможностей, вероятность осуществления которых меняется с каждой прошедшей секундой. Сам факт того, что мы смотрим в это море возможностей, влияет на вероятность их осуществления, поэтому все, что мы там видим, начинает меняться, когда мы пытаемся на нем сосредоточиться — именно потому, что мы смотрим и потому, что пытаемся сосредоточиться. Если бы мы видели это как-то по-другому, бог, даровавший этот талант, лгал бы нам.

Дафан подумал, что Гицилла больше нравилась ему, когда была обычной девочкой, не затронутой какими-то потусторонними силами. Следовало ожидать, что Сновидцы Мудрости с возрастом будут становиться все мудрее, но это было довольно пугающе.

— Ты можешь подумать, что мой талант слишком ненадежен, чтобы быть полезным, — продолжала Гицилла так, словно сама пыталась осмыслить, что она говорит, — но представь альтернативу. Представь, что, глядя в будущее, мы видим его полностью распланированным заранее, точным и постоянным, полностью упорядоченным и неизменным. Какая польза от такого провидения будущего? Оно лишь скажет нам, что мы абсолютно беспомощны, не в состоянии ничего изменить, бессильны сделать что-то сами, кроме того, что неминуемо должно случиться.

«А разве сейчас не так?», подумал Дафан, но Гицилла была слишком погружена в дебри собственных мыслей, и не услышала бы его, если бы он сказал это вслух.

— Оно скажет нам, что мы всего лишь машины, — говорила Гицилла, ее голос звучал со странным надрывом, словно она начинала бояться сама себя, — или марионетки, действующие по предписанному ритуалу, который мы не можем ни изменить, ни понять. Разум какой провидицы выдержал бы это? Какие мысли и чувства она бы при этом испытывала? Она испытала бы абсолютный ужас, чувство всеохватывающей и неизбежной ловушки. Наши враги хотят сделать будущее именно таким, Дафан — и такой они хотят сделать всю жизнь. Они желают принести в мир порядок. Что ж, я рада, что в своих видениях я вижу лишь путаницу и неопределенность. Если бы я ее не видела, я не была бы свободной, не была бы человеком, и бог, наделивший меня этим даром, был бы самым чудовищным тираном.