Победители недр - Григорий Адамов

— Спасибо, Володя… Но этого нельзя делать… Мало ли что случится с торпедой в пути! Скорость, может быть, будет не та… Какая-нибудь неожиданная задержка… Ну, иди, присоедини аккумуляторы…

Когда Володя уже скрылся в торпеде, Мареев сказал ему вслед:

— Через пять минут после того, как начнётся зарядка, пусти на малый ход буровой аппарат…

— Хорошо, Никита Евсеевич, — донёсся голос Володи.

Скоро послышалось приглушенное гудение мотора в торпеде, и её тупая вершина, покрытая чешуёй из острых пластинок, начала медленно вращаться. Мареев внимательно осматривал каждую пластинку и с помощью приборов проверял её прочность. Но мысль возвращалась к вопросам, неотступно следовавшим за Мареевым.

Сможет ли торпеда благополучно добраться до поверхности? Трое с половиной суток! А подпочвенные воды? Что, если торпеда встретит пласты, сильно насыщенные водой? Геологи с поверхности говорят, что почва насыщена умеренно. Но это общее заключение о всём геологическом разрезе местности, а точных, детальных сведений у них нет… И ещё вопрос — кого оставить в снаряде? Кто отправится с Володей в торпеде?

Отправить Нину? Это было бы правильно, и от этого радость и грусть одновременно сжимают сердце… Нина будет спасена!.. И это значит, что больше он никогда не увидит её… Никогда!.. Они разойдутся: она — в жизнь, светлую, радостную, а он… Успеют ли бурильщики?.. Сомнительно, сомнительно… Но можно ли оставлять Михаила? После всего пережитого им сможет ли он перенести новые страдания? Кроме того, оставить Нину — значит морально убить Михаила… И ещё — радиостанция… Михаил необходим здесь на случай её аварии…

Мареев не знал, на что решиться. Глаза следили за приборами, руки привычно, почти бессознательно, но твёрдо, уверенно работали…

В шаровой каюте Малевская собирала один из киноаппаратов торпеды. Она уже давно работала над увеличением дальности его действия хотя бы ещё на несколько метров. Теперь она добилась этого, доведя максимальную дистанцию до тридцати двух метров. Надо было ускорить сборку аппарата и поставить его на место. Но работа валилась из рук. Малевская поминутно вскакивала, делала несколько шагов по каюте, но сейчас же, усталая, с трудом дыша, возвращалась на место и принималась опять за аппарат. Она часто бросала нетерпеливые взгляды на гамак у противоположной стены, где за занавеской спал Брусков.

Он недолго испытывал её терпение. Вскоре после ухода Мареева и Володи в нижнюю камеру он проснулся, окрепший и голодный.

— Ниночка, есть хочу! — были первые его слова.

Он быстро оделся и сел за стол, на котором Малевская приготовила ему ужин.

Брусков ел жадно, с волчьим аппетитом, пытаясь одновременно вести разговор. Однако Малевская отвечала скупо, нехотя, занятая какими-то своими мыслями.

— Что ты такая скучная, Нина? — нерешительно спросил её Брусков, складывая салфетку и собирая посуду со стола.

Малевская, склонившись над киноаппаратом за своим рабочим столиком, с минуту помедлила ответом. Потом энергично тряхнула головой и резко повернулась к Брускову.

— Как ты себя чувствуешь, Михаил?

— Спасибо, хорошо, — с некоторым удивлением ответил Брусков. — К чему это ты?

— Мне нужно серьёзно поговорить с тобой… Ты решительно настаиваешь на том, чтобы именно я отправилась в торпеде?

Брусков посмотрел на Малевскую и сейчас же отвёл глаза.

— Да, — проговорил он, насупившись.

— Почему? Потому что я — женщина?

— Да.

— Почему же именно теперь ты вспомнил об этом? — Малевская уже не скрывала своего волнения. — Кажется, за время нашей экспедиции я не давала повода делать различие между нами. Я работала наравне с вами, я подвергалась тем же опасностям, я физически здорова, сильна и закалена не менее, если не более, чем ты… Почему же ты теперь вытащил из сундуков прошлого это пыльное рыцарское знамя и размахиваешь им, даже не спрашивая моего мнения? Кто дал тебе право говорить за меня и диктовать Никите правила рыцарского поведения?

Брусков не отвечал. С красными пятнами на лице он молчал, складывая и разворачивая салфетку.

— Почему ты молчишь, Михаил? — говорила Малевская, не сводя с него глаз. В них появилось что-то новое, необычное для Малевской. Сурово сжались тонкие брови, всегда весёлые, ласковые глаза жгли горячим голубым пламенем. Она глубоко и с трудом дышала.

— Почему ты молчишь, Михаил? — настойчиво и нетерпеливо повторила она и, опять не получив ответа, продолжала: — После того, что ты… что ты… пережил за эти сутки, разве не… жестоко было бы подвергать тебя тем же… или, может быть, ещё худшим испытаниям?..

— Нина… — не поднимая глаз, глухим голосом прервал её Брусков. — Нина… Прошу тебя… Не говори об этом…

— Я имею столько же права остаться в снаряде, как ты… как Никита! — страстно продолжала Малевская. — И никто этого права отнять у меня не может!.. Никита останется… Это его право и… его… обязанность… Он останется один на один с другим человеком… в самый тяжёлый… в самый опасный момент… когда придётся собрать всё мужество своё… всю силу…

Её голос задрожал, и, тяжело дыша, она на мгновение остановилась. Потом, почти шёпотом, продолжала:

— Сможет ли другой человек поддержать в нём это мужество? В тот час, который, может быть, будет последним… Так… только так стоит вопрос, Михаил!.. После того, что произошло…

— Нина!.. Нина!.. Замолчи!..

Брусков вскочил со стула. Он смотрел на Малевскую глазами, полными мольбы и растерянности.

— Ты думаешь… — с усилием проговорил он, — ты думаешь только о Никите…

— Потому что он остаётся безусловно… И он имеет право на товарища…

— Подожди, Нина… — протянул к ней руки Брусков. — Дай сказать… Разве я для тебя и для него уже не товарищ?

Малевская протестующе тряхнула головой.

— Глупость!

— Подумай же и обо мне, Нина!.. Подумай, как я покажусь на поверхности вместо тебя! Что я скажу там, Нина!.. Ты права, я не должен был мотивировать своё требование тем, что ты — женщина. Но факт остаётся… Там, на поверхности, ещё существует, ещё действует неписаный закон, что женщина должна в первую очередь… Пойми, Нина, ты гонишь меня на позор… Он останется со мной на всю жизнь!..

С упрямой складкой на лбу Малевская смотрела на носок своей туфли.

— Все знают на поверхности, что ты заболел… Это достаточное основание…

— Но моя совесть, Нина! Ты сомневаешься во мне?.. После всего, что я пережил и передумал, я знаю, что до конца буду с Никитой…

Почти задыхаясь от волнения, он опустился на стул.