Русская литература первой трети XX века - Николай Богомолов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вместе с тем нуждается в истолковании и объяснении возможность и необходимость для него писать такие тексты, как «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития»[537] (где уже само название показывает сложность его идейного пути), «Ракурс к дневнику», «Основы моего мировоззрения», «История становления самосознающей души». Неизученными остаются многочисленные материалы, связанные с антропософскими занятиями Белого. Несомненно, нуждаются в более пристальном рассмотрении мемуары, особенно в сопоставлении с более ранними их редакциями (воспоминаниями о Блоке в «Записках мечтателей» и «Эпопее», берлинской редакцией «Начала века»[538]). Еще далеко не полностью исследованы отдельные тексты Белого, в которых он описывает свой собственный путь в категориях, выработавшихся у него к концу двадцатых годов, когда в концентрированном виде даются схемы этого пути (особенно следует выделить громадное письмо к Иванову-Разумнику от 1—3 марта 1927 г.[539]). Наконец, явно недостает серьезных исследований прозы Белого второй половины двадцатых и начала тридцатых годов, которая также вступает в сложные отношения с идеологемами этого периода[540]. Постоянное смещение точек зрения, осмысление и переосмысление своих прежних позиций, отказ от некоторых предыдущих принципов и упорная защита других — все это происходило весьма и весьма сложно и требует ряда специальных монографических исследований. В данной статье мы выбираем лишь один из многих возможных аспектов изучения литературной позиции Белого второй половины двадцатых и самого начала тридцатых годов — его тяготение к тем явлениям в современной литературе, которые могли бы сходно оцениваться и в его восприятии, и в восприятии современной советской литературной критики. Вряд ли нужно говорить, что мотивы совпадений у Белого и критиков чаще всего бывали различны, но сами совпадения были для него лично очень важны, так как убеждали в мысли, что его воззрения на литературу совпадают с господствующими в современности и, следовательно, он не отделен от времени, а развивается вместе с ним.
Явственнее всего это ощутимо в двух развернутых рецензиях Белого на произведения современной советской литературы, опубликованных на страницах журнала «Новый мир», редактором которого был симпатизировавший поэту И. М. Гронский[541], в 1932—1933 годах. Непосредственно эти рецензии были посвящены роману в стихах Г. Санникова «В гостях у египтян» и роману Ф. Гладкова «Энергия», но по сути своей они далеко выходят за рамки простого отзыва.
С Григорием Александровичем Санниковым (1899—1969) Белого связывала давняя дружба. Санников был в числе слушателей Белого в литературной студии Пролеткульта и оставил воспоминания о занятиях в ней[542]. Но реальное сближение с Белым происходит у Санникова во второй половине двадцатых или даже в начале тридцатых годов[543]. Оно основывалось прежде всего на той постоянной заботе, которую проявлял Санников о неустроенном подчас быте Белого, но и не только на этом. Письма Белого к Санникову[544], как и другие комплексы писем[545], повествуют более всего о бытовых проблемах и об издательских делах. В сохранившихся же ответных письмах Санникова мы находим трогательное стремление помочь Белому в мелких, но чрезвычайно обременительных хлопотах, сочетающееся с размышлениями о литературных делах, с собственными художественными впечатлениями, с попытками определить свое место в литературе. Так, в письме от 5 июля 1928 г. интересен его отзыв об армянских очерках Белого, присланных для опубликования в «Красной нови»: «Замечательные очерки. Об Армении так полно и художественно никто не писал еще из русских писателей. Эта маленькая страна, страна поразительного упорства и трудолюбия, заслуживает Ваших восторгов. Особое удовольствие мне доставило все, что Вы пишете о Сарьяне. Я очень его люблю как художника и как человека. У Вас он такой живой и такой обаятельный — настоящий Сарьян»[546].
Другое письмо начинается с бытовых забот: «А знаете, кажется, персональные пенсионеры избавлены от фининспекторов. Я это выясню. Но пока справки, о которых Вы просили, достаю, и по ГИХЛ'у, и по «Красной Нови»...»[547], а продолжается на совсем другой ноте, свидетельствующей о том, чем мог заинтересоваться Белый; ведь письмо это, как и всякая реплика в диалоге, было рассчитано на отклик собеседника. Речь идет, по всей видимости, о поездке в Среднюю Азию, давшую Санникову впечатления для романа «В гостях у египтян»: «Поездка у меня была очень интересна и дала много материала. Видеть в натуре подчас очень тяжелые моменты в героической жизни народа, переживать самому опасные положения и участвовать в героике жизни — все это незабываемо, возможно, неповторимо. Все это силуэты эпохи, которые очень трудно и очень сложно описать, которые надо преобразить, и так преобразить, чтобы натура, измененная до неузнаваемости, стала художественной реальностью, тем видением, которое сильнее действительности и лучше ее, которое бы звало к себе и пробуждало силы.
Мне кажется, что большим недостатком нашей современной литературы — и пролетарской, и попутнической — является то, что писатели описывают людей нашей эпохи только в грубых, низких и уродливых проявлениях. А ведь в человеке нашего времени много заложено стремлений, и каких стремлений! Что, если бы писатели стали подмечать в людях лучшие их черты, качества, стремления, — как бы могла преобразиться литература и сразу вырасти!
Писатель, по-моему, должен думать о человеке лучше, чем он есть на самом деле, видеть в человеке все его высокие качества. Тогда и человек этот, новый человек нашей эпохи, понесет писателя на своих плечах, и не будут они друг друга втаптывать в грязь. Литература наша как-то страшно измельчала, стала литературой мелких страстей. А ведь жизнь идет бурно, с надрывами, с взлетами, паденьями и новыми взлетами»[548].
Напечатанный в 1932 году роман Санникова, как уже говорилось, был встречен восторженной рецензией Андрея Белого. Реальные достоинства романа были в этой рецензии, безусловно, преувеличены. Стараясь создать объективную картину литературного развития России с пушкинских времен до начала тридцатых годов XX века, Белый слишком акцентировал одни стороны этого развития, ничего не говоря о других. Так, к примеру, в его поле зрения не попали поэмы Маяковского, Пастернака, Багрицкого середины двадцатых годов, которые внесли в советскую поэзию дыхание эпоса и обозначили многие из тех направлений движения, которые, по мнению рецензента, открыл своим романом в стихах Г. Санников. Впрочем, в своих оценках и преувеличениях Белый был не одинок[549]. Но именно его обращение к роману Санникова вызвало довольно раздраженные отклики в прессе[550]. Конечно, далеко не всегда критические разборы рецензии Белого были убедительными как для него, так и для автора романа, но критика начала тридцатых была верна себе, стремясь обвинить рецензента в грехах, имеющих мало отношения к литературе. Так, в одной из наиболее подробных статей, затрагивавших рецензию Белого, были такие строки: «Протягивая нити от символизма к последующей эпохе русской поэзии, он (Андрей Белый. — Н.Б.) называет «крестьянскими поэтами эпохи революции» Клычкова, Клюева, Есенина, Орешина и др.; он не замечает дореволюционной пролетарской литературы. Последняя, по его мнению, порождена Октябрем и начало ей положила, конечно, "группа пролетарских поэтов, сложивших «Кузницу»»[551]. Таким образом, Белый своими оценками вызвал открытое возобновление старого литературного спора: можно ли считать Есенина, Клюева, Клычкова и Орешина выразителями дум и представлений русского крестьянства эпохи революции, а также о том, можно ли считать писателей, вошедших впоследствии в группу «Кузница» (напомним, что она решительно отмежевалась сначала от Пролеткульта, а затем и от РАНПа), пролетарскими писателями? Уверенность автора процитированной статьи в возможности только негативного ответа на эти два вопроса, конечно, не соответствовала реальности литературы эпохи гражданской войны и выглядела попыткой остаться на рапповских позициях даже после появления знаменитого постановления ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций».
Такая методология автора статьи бросала тень и на те ее положения, которые подмечали действительные недостатки рецензии Белого. Так, например, В. Жданов справедливо говорил, что «в набросанной им схеме русской литературы прежде всего бросается в глаза подмена понятия «литературы» или «поэзии» понятием «техника стиха», с которым Белый и оперирует на протяжении всей статьи»[552]. Мало того, это представление о поэзии только как о реализации тех или иных технических принципов привело в конце концов рецензию Белого к совершенной невнятице, когда он попытался в собственных и далеко не общепринятых терминах описать специфику поэтической техники Санникова.