Екатерина Великая (Том 2) - А. Сахаров (редактор)

– Приказывайте, государыня. В преданности и скромности моей вы не должны сомневаться.

– И не усомнюсь никогда, Бог свидетель. Идите с Богом. До свидания за столом.

– Добрый день, граф! Как поживаете? Какие вести из Версаля, с вашей родины? Я очень рада вас видеть у себя!

Так с ласковой, приветливой улыбкой обратилась Екатерина в первую очередь к Сегюру, когда перед обедом вышла в большой приёмный зал, переполненный придворными, членами посольств и личной свитой государыни.

Если бы граната вдруг разорвалась среди всей богато разодетой толпы, общее изумление, даже испуг, пожалуй, были бы не больше того, какой сейчас отразился на лицах.

Уже несколько времени, как Екатерина, под влиянием близких своих советников, совершенно охладела к французскому дипломату. Враги Франции, прусский и английский полномочные министры, пользовались самым ласковым вниманием, заранее предвидя все выгоды, какие может принести это лондонскому и берлинскому дворам.

Екатерина хорошо заметила впечатление, произведённое её словами и дружеским жестом, с которым она подала Сегюру руку для поцелуя.

Сегюр, умный и опытный дипломат и придворный, желая ещё больше подчеркнуть соль настоящего положения, принял весьма скромный вид и негромко, но очень внятно проговорил:

– Что мне сказать, государыня? Раз вы так внимательны и интересуетесь делами моей родины, Франция может быть спокойна, какие бы тучи ни омрачили её южные голубые небеса.

– Болтун, краснобай! – не выдержав, буркнул грубоватый пруссак-посол лорду Уайтворту, своему соседу и тайному единомышленнику.

Екатерина узнала голос, хотя и не разобрала слов. Живо обернулась она к двум неразлучным за последнее время дипломатам и деланно любезным тоном произнесла:

– Впрочем, что я… Вот где надо искать последних вестей, всё равно, о своей или о чужой земле. В Пруссии и Англии знают всё лучше других… Даже самую сокровенную истину… Не так ли, лорд? А как по-вашему, граф Герц?

От волнения и злобного возбуждения зрачки у императрицы расширились, и глаза её стали казаться чёрными. С гордо поднятой головой, сдержанно-гневная и величественная, она вдруг словно выросла на глазах у всех.

Опасаясь неловким словом усилить ещё больше неожиданное и непонятное для них раздражение, оба дипломата молчали.

Но Екатерина и не ждала никакого ответа.

– А может быть, по законам дипломатической войны нельзя говорить того, что знаешь, а надо оглашать лишь то, чего нет? Значит, я ввожу вас во искушение своими вопросами. Прошу извинения. Мы, северные варвары, ещё так недавно стали жить с людьми заодно… Нам ещё многое простительно… Не так ли, лорд? Вы, конечно, согласны, граф? Мы, русские, например, очень легковерны… Читаем ваши печатные листки, разные «Гамбургские» и иные ведомости, и думаем, что там всё – истина… Верим даже устным вракам и сплетням… Знаете ли, господин Герц, у нас верят такой нелепости, что молодой прусский король вовсе не похож ни умом, ни делами, ни королевским своим словом на покойного великого государя… Допускают, что он способен успокаивать нас дружескими обещаниями, а сам в это время готовиться с Польшей ради враждебной нам Швеции, на радость неверным оттоманам, с третьей стороны ударить по русским владениям, поразить грудь нашей земли, благо руки у нас в иных местах заняты… Мы, конечно, не можем поверить в подобное вероломство… Не верим и тому, что у прусского короля советники и слуги способны ради личных выгод действовать в ущерб интересам родины, подвергать опасности соседнюю, дружелюбную, могущественную державу, с которой придётся ещё не один фунт соли съесть… Мы не верим, что такие дурные, вредные…

– Жаль, разошлась наша матушка, – вдруг услыхала Екатерина недалеко за своей спиной знакомый голос Храповицкого, который давно с волнением и страхом глядел на её лицо, пылающее и властное, с опасением прислушивался к потоку справедливых, но неуместно высказанных упрёков и колкостей. Рискуя обратить на себя гнев государыни, он всё-таки произнёс вполголоса своё замечание.

Сказал и окаменел от страха, в ожидании того, что теперь будет.

Екатерина умолкла.

Наступило короткое, но тяжёлое, почти зловещее молчание, совершенно необычное в подобных сборищах при этом дворе…

Взоры всех, прямо или исподтишка, были устремлены на Екатерину.

И почти мгновенно, словно повинуясь какому-то тайному веленью, императрица вся преобразилась. Глаза её посветлели, лицо приняло обычный, приветливый вид, пурпурный румянец сменился нежно-розовым.

И как ни в чём не бывало государыня с самым добрым видом направилась к своим внукам, стоящим вдали в ожидании, пока их позовут:

– А, вы уже здесь, дети мои. Подойдите… Я и не заметила вас сразу… Мы после докончим этот разговор, не правда ли, господа? – холодно, но любезно обратилась она к двум дипломатам, застывшим как две статуи.

Кивнув обоим в ответ на низкий поклон, она занялась своими внуками, Александром и Константином, рослыми не по годам, из которых старшему было одиннадцать, а младшему шёл – десятый год.

И ни слова, ни взгляда в сторону Храповицкого, который так и стоял ни жив ни мёртв.

Только после обеда, когда все приглашённые разбились на кучки, разбредясь по разным углам дворцовых покоев, Екатерина, весело шутившая и болтавшая во время обеда, подошла к своему смелому секретарю с чашкой кофе в руках.

– Вы здесь… Я должна вам сказать… Вы принуждаете меня заметить… – Она заговорила негромко, но голос звучал сильно, дрожал и прерывался от гнева. Лицо снова покраснело. Чашка ходуном заходила в руках. – Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать советы, каковых у вас не просят!

Чашка едва не выпала из рук Екатерины. Она быстрым движением поставила её на соседний стол и, кинув растерянному, уничтоженному человеку коротко и властно: «Можете идти к себе», отошла от него быстрыми шагами, не давая окружающим даже возможности уяснить себе, что произошло сейчас между преданным, старым слугой и императрицей.

Граф Сегюр, очень довольный своей удачей, разговаривал за отдельным столом с Александром Андреевичем Безбородко, с графом Завадовским и князем Воронцовым.

Он знал, что эти три человека составляли ядро «сосиетета»,[121] как выражались при дворе, особой партии, решившей подкопаться и окончательно свергнуть светлейшего князя Потёмкина как неудобного для них диктатора, являющегося для них и других лиц преградой во многих отношениях.

Тот же Потёмкин, как узнал Сегюр, войдя в дружбу с представителем Англии, способствовал охлаждению Екатерины к версальскому двору и к самому посланнику, которого до тех пор царица удостаивала личной дружбой и вниманием.

Речь у собеседников шла о том, что «отсутствующие всегда виноваты». Иными словами, намечался план, как лучше воспользоваться отъездом Потёмкина в армию, выступающую против турок, и в награду за победы, одержанные на полях битв, устроить ему поражение у себя дома.

Сюда направилась от Храповицкого Екатерина.

– Не посетуйте, господа, если я похищаю у вас интересного собеседника. Пройдёмтесь, граф.

Улыбаясь и ласково кивая кой-кому из более близких, кто попадался на пути, обмениваясь незначительными фразами с восхищённым французом, медленно миновала Екатерина несколько покоев, и оба они очутились в длинной галерее, теперь, как и утром, озарённой потоками света.

Сзади доносился шум голосов оставленной толпы придворных.

Там бледный, с озабоченным видом фаворит граф Мамонов вёл беседу с несколькими из более близких к нему людей. Здесь были австриец граф Кобенцель, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, друг Пруссии, граф Андрей Петрович Шувалов, генерал Пётр Александрович Соймонов, обер-прокурор Синода граф Мусин-Пушкин; они составляли одну из самых видных групп и в то же время словно старались не дать заметить чужой публике, что государыня далеко не с прежним вниманием и заботой относится к своему признанному избраннику графу Дмитриеву-Мамонову.

Молодёжь разбилась маленькими группами. Некоторые вышли на террасу слушать русских песенников, которые вошли в моду с начала турецкой войны. Звуки залихватских песен, сменяемых заунывными старинными напевами, долетали и в галерею, где гуляла Екатерина с Сегюром, любуясь через раскрытые окна видом парка, оживлённого посторонней, разряженной публикой, обычной здесь по воскресным дням.

– Кто бы мог подумать, что мы в стране, которая ведёт войну с двумя соседями, очень воинственными, получающими всяческую поддержку от сильнейших европейских дворов, – сказал Сегюр, уловив довольный взор собеседницы, которым она окидывала парк и гуляющих в нём людей.

– Да, вы правы… Ещё надо добавить, что одна неприятельская армия маневрирует в сорока верстах от столицы, что её флот можно видеть с башен моих приморских дворцов, что… Впрочем, постойте. Я увлекла вас не для того, чтобы выслушивать ваши изящные похвалы и самой гордиться величием моей страны. Примите раньше благодарность от русской государыни за доверие, оказанное Екатерине Второй. Вы говорили с принцем? Он передал вам?