Наследство - Джудит Майкл

Роллинз, спокойный и уверенный, расспросил Паркинсона о его длительном знакомстве с Оуэном Сэлинджером и его семьей, включая тот факт, что именно он составил первое завещание Оуэна Сэлинджера пять лет назад, а позднее выполнил требование Оуэна сделать в нем поправку. Роллинз отступил на шаг и облокотился на стол.

— Знал ли мистер Сэлинджер, что именно он хочет в этой поправке?

— Да, знал.

— Он конкретно указал вам, что в ней должно говориться?

— Правильно.

— И вы записали все так, как он продиктовал вам?

— Да, именно.

— А на другой день вы приготовили поправку у себя в конторе для того, чтобы он подписал ее?

— Да, но я глубоко сожалею об этом. Я не выполнил свой долг перед клиентом. Сейчас я понимаю, что он был некомпетентен, находился под огромным давлением и я не должен был…

— Ваша честь! Я хочу, чтобы эти слова не заносились в протокол, — прокричал Роллинз. Он мгновенно напрягся всем телом.

— Но это ваш свидетель, мистер Роллинз, — мрачно заметил судья.

— Враждебно настроенный свидетель. Мистер Паркинсон давал совершенно иные показания на предварительном слушании. Я требую, чтобы именно те показания были внесены в протокол.

— Это будет сделано, мистер Роллинз.

— Вы свободны, — сказал Роллинз Паркинсону.

— Перекрестный допрос, — раздался голос Карвера Чейна.

— Ваша честь, — сердито начал Роллинз, — у нас не было времени подготовиться к изменению в показаниях. Я прошу перерыва.

Наступила короткая пауза.

— Я думаю, что мы должны выслушать показания Паркинсона, — сказал судья. — Мистер Чейн, приступайте к перекрестному допросу.

— Заявляю отвод.

— Принято к сведению, — ответил судья.

Губы Чейна скривились в язвительной улыбке, когда Роллинз вернулся на свое место рядом с Лорой. Его плечи были опущены.

— Этот сукин сын продал нас.

Лицо Лоры было бледным, глаза встревожены.

— Он не говорил этого раньше. Он говорил, что Оуэн был вполне уверен в себе.

— Мы подадим апелляцию. Сукин сын… интересно, сколько денег он получил.

— Денег? Его подкупили? Он передернул плечами:

— Я не посмел бы выступить с публичным обвинением.

— Мистер Паркинсон, — мягко начал Чейн. Он встал в ту же позу, в которой раньше стоял Роллинз, а именно облокотившись о стол. — Я уверен, что вам сейчас трудно, но не объясните ли вы суду более полно, почему вы сожалеете о том, что сделали?

Паркинсон дотронулся рукой до того места около носа, где у него подергивалось лицо:

— Я узнал, что мистер Сэлинджер был серьезно болен, и мне казалось естественным, что он не контролировал свои эмоции, я также боялся, что могу ухудшить его состояние, если бы начал с ним спорить, поэтому я согласился с его желаниями. Это совершенно выпало у меня из головы, когда я давал показания на предварительном слушании, но после я стал размышлять, беспокоясь о последствиях того, что случилось и как это повлияло на мое чувство долга перед мистером Сэлинджером как человеком, как клиентом и как другом. Я консультировался со многими известными докторами, которых я знаю и которым всецело доверяю. Я описал им поведение мистера Сэлинджера в своей комнате и даже раньше; я рылся в памяти и вспомнил его странное поведение, на которое тогда не обратил должного внимания — поступки, которые по прошествии времени показались мне продиктованными… страхом, я думаю, и какой-то беспомощностью, как будто он делал то, что ему говорил кто-то…

— Возражаю! — проревел Роллинз. Его лицо пылало. — Это…

— Господин адвокат, в показаниях свидетеля слишком много предположений, — обратился судья к Чейну. — Мистер Паркинсон должен говорить только то, что он видел собственными глазами.

Чейн наклонил голову:

— Вы обращались к нескольким докторам, мистер Паркинсон. И что они сказали?

— Конечно, они не лечили мистера Сэлинджера, поэтому не могли поставить диагноз, но по тому, как я описал им его довольно странное поведение, они предположили, что оно соответствует поведению человека, не полностью сознающего, что он делает, чувствующего себя в ловушке, умирающего, и в полной зависимости от других, более сильных людей.

Нет! Черт возьми! Все это ложь! И вы сами это знаете!

Лоре стало холодно, очень холодно, именно так она чувствовала себя, когда Феликс напал на нее.

— Короче, он был подавлен и возбужден, как выразились врачи. Я понял, что совершил ужасную ошибку — не осознал того, что видели мои глаза, — и не выполнил свой долг перед клиентом.

— Мистер Паркинсон, делая признание такого рода, сознаете ли вы, что тем самым ставите под угрозу свою репутацию адвоката?

— Да, сознаю. Но истина важнее. Я ошибся в своих суждениях и должен в интересах его семьи и в память об Оуэне Сэлинджере сделать все возможное в моих силах, чтобы восстановить справедливость. Поскольку теперь я знаю, что моего клиента, старого, парализованного, не понимающего, что происходит, заставили изменить завещание…

— Я возражаю! — снова взревел Роллинз. — Свидетель не может «знать» ничего подобного; это его пустые фантазии.

— Вам казалось… — подсказал Чейн.

— Мне показалось, что его заставили, — поправился Паркинсон. — Я сделал вывод — и доктора подтвердили, что достаточно часто замечали это в пациентах, которые раньше были влиятельными бизнесменами — что мистер Сэлинджер, будучи человеком, привыкшим к власти, был растерян, поскольку совершенно не знал, что ему делать в подобной ситуации. Он был старый, беспомощный и больной, совершенно беззащитный перед любым, кто был сильнее его или заботился о нем. Мисс Фэрчайлд была именно таким человеком, и в конце концов он превратился в ребенка, который подчинялся для того, чтобы о нем заботились и любили… как мне казалось, — быстро добавил он, заметив, что Роллинз собирался снова возразить. — Я не понимал всего этого, я думал, что он просто боится смерти — кто ее не боится? — но сейчас я знаю — полагаю — что за этим стояло гораздо больше. Мне кажется, что ему не давали ни минуты покоя, не давали умереть спокойно… Я не могу передать, как глубоко сожалею о содеянном мною, что я не смог понять этого сразу и тем самым оградить его и его семью от невыносимых страданий…

Паркинсон до этого не смотрел в сторону Лоры. Сейчас же он послал ей яростный, обличающий взгляд. Сидевший позади Лоры Феликс напряженно смотрел в другую сторону. Эллисон рыдала. Ленни закрыла глаза и сидела, слегка раскачиваясь. В зале был слышен шум работающего кондиционера; температура на улице была около сорока градусов, но Лоре было холодно.

— Чертов подонок! — пробормотал Роллинз, теряя остатки бостонского самообладания. — Должно быть, они заплатили ему достаточно, чтобы он мог уйти в отставку и жить безбедно до конца дней своих, раз он готов рискнуть карьерой… Признаться в том, что составил документ для человека, который не отвечал за свои поступки… достаточно для того, чтобы лишиться звания адвоката, если они поверят в его историю. Негодяй, жадный подонок, проклятый Богом.