Проза отчаяния и надежды (сборник) - Оруэлл Джордж

Послышались всхлипывания. У дверей господского дома постелили солому, и животные ходили на цыпочках. Со слезами на глазах многие вопрошали друг друга, что же они будут делать, если Вождь покинет их. Прошел слух, что Снежку удалось подсыпать яд в пищу Наполеона. В одиннадцать опять появился Крикун и сделал новое сообщение: «Уходя от нас, Товарищ Наполеон издал важный декрет: употребление спиртных напитков будет караться смертью».

Впрочем, к вечеру Наполеону стало немного лучше, а на следующее утро Крикун смог им сообщить, что Вождь поправляется. Во второй половине этого дня Наполеон вернулся к исполнению служебных обязанностей, а на другой день стало известно, что он дал задание Уимперу закупить в Уиллингдоне брошюры о пивоварении и ректификации. Еще через неделю Наполеон приказал распахать выгон за садом, который ранее собирались отдать под выпас животным, достигшим пенсионного возраста. Было сказано, что земля здесь истощена и надо пересеять траву. Но вскоре стало известно, что Наполеон распорядился засеять этот луг ячменем.

Примерно в это же время произошел странный случай, который почти никто не сумел понять. Однажды в полночь послышался адский грохот, все животные из стойл кинулись во двор. Стояла лунная ночь. У торцовой стены большого амбара, на которой были записаны Семь Заповедей, валялась лестница, треснувшая пополам. Тут же в неуклюжей позе лежал оглушенный Крикун, а рядом с ним валялись фонарь, кисточка и перевернутая банка с белой краской. Собаки тотчас окружили Крикуна плотным кольцом и, как только он смог подняться на ноги, отвели в господский дом. Никто из животных не мог понять, что все это значит, кроме старого Бенджамина, который со знающим видом кивал мордой и, казалось, все понимал, но по привычке ничего не говорил.

А через несколько дней Мюриэль, перечитывая для себя Семь Заповедей, заметила, что еще одну заповедь животные запомнили неверно. Они полагали, что в Пятой Заповеди говорится: «Животные не должны употреблять спиртные напитки», но, оказывается, они запамятовали два слова. На самом деле заповедь гласила: «Животные не должны употреблять спиртные напитки сверх меры».

Глава IX

Разбитое копыто Боксера не заживало. Но он вышел на работы по восстановлению ветряной мельницы, которые начались сразу же после празднования победы. Боксер не подавал виду, что страдает от боли, и старался изо всех сил. Лишь по вечерам он признавался Травке, что копыто очень болит. Травка пыталась лечить припарками из лечебных трав, которые предварительно пережевывала. Она и Бенджамин уговаривали Боксера не перенапрягаться. «У лошадей не вечные легкие», — говорила она. Но Боксер ничего не хотел слушать. У меня осталась одна мечта, признавался он, увидеть, что мельница работает, увидеть до того, как уйду на пенсию.

В самом начале, когда вырабатывались законы Скотного Двора, пенсионный возраст для лошадей и свиней был установлен в двенадцать лет, для коров — в четырнадцать, для собак — в девять, для овец — семь, а для кур и гусей — пять. Определили и вполне приличные пенсии по возрасту. И хотя никто из животных еще не вышел на пенсию, тем не менее в последнее время этот вопрос обсуждался все чаще и чаще. Болтали, например, что, поскольку выгон за садом отвели под ячмень, для выпаса престарелых отгородят часть большого пастбища. Поговаривали также, что пенсионный рацион лошади составит пять фунтов зерна в день, а зимой — пятнадцать фунтов сена. Кроме того, по праздникам будут давать морковку, а возможно, и яблоко. Боксеру должно было исполниться двенадцать лет в конце будущего лета.

Пока жизнь была нелегкой. Зима выдалась такой же суровой, как и в прошлом году, а еды стало еще меньше. Снова всем, кроме свиней и собак, снизили нормы выдачи корма. Уравниловка, объяснял Крикун, противоречит принципам Анимализма. Он без труда доказал животным, что на самом деле они не испытывают недостатка в пище, что им это только кажется. Да, действительно, пришлось временно упорядочить нормы выдачи (Крикун никогда не говорил о «снижении» норм, а лишь об их «упорядочении»), но по сравнению с эпохой Джонса налицо колоссальное увеличение норм. В быстром темпе визгливым голосом он зачитал цифры, доказывающие, что на ферме стало больше овса, сена, репы, чем во времена Джонса, что рабочий день стал короче, а питьевая вода — вкуснее, возросла продолжительность жизни, упала детская смертность, стало больше соломы в стойлах и меньше блох. Животные верили каждому слову. По правде говоря, Джонс и все, что было связано с ним, забывались. Они видели, что жизнь нынче трудна и небогата, что нередко они страдают от голода и стужи и все время работают, когда не спят. Но, несомненно, в старые времена было еще хуже. Им хотелось верить в это. И потом, тогда они были рабами, а сейчас — свободны. Вот в чем разница, непременно подчеркивал Крикун.

А кроме того, ртов, которых надо было прокормить, теперь стало гораздо больше. Осенью сразу четыре свиноматки принесли тридцать одного поросенка. Все они были пегими, а поскольку Наполеон остался единственным хряком на ферме, нетрудно было догадаться, кто их отец. Было объявлено, что позднее, когда закупят бревна и кирпичи, в саду выстроят школу, а пока сам Наполеон учил поросят на кухне господского дома. Физическими упражнениями они занимались в саду, и им не рекомендовалось играть с другим молодняком. Примерно в это время постановили, что при встрече свиньи с другим животным это другое животное должно уступать ей дорогу, а кроме того, свиньи, независимо от рангов, получили привилегию украшать по воскресеньям свои хвостики зелеными ленточками.

Год выдался довольно удачным для фермы, но денег все равно не хватало. Надо было закупить кирпич, песок и известь для строительства школы, необходимо было копить деньги для приобретения машин для мельницы. А еще нужны были керосин для ламп и свечи для господского дома, сахар для Наполеона (он запретил его есть другим свиньям на том основании, что они ожиреют от сахара) и прочие вещи — вроде инструментов, гвоздей, веревок, угля, проводов, кровельного железа и галет для собак. Ради этого продали стог сена и часть урожая картофеля, а контракт на поставку яиц увеличили до шестисот штук в неделю, в результате чего курам едва удалось высидеть достаточное количество цыплят и не сократить потомство. Нормы выдачи корма, сниженные в декабре, снова снизили в феврале и запретили зажигать лампы в стойлах в целях экономии керосина. Но свиньям, похоже, жилось неплохо, и они прибавляли в весе. Как-то вечером, в конце февраля, из маленькой пивоварни за кухней, которой не пользовались уже при Джонсе, по двору поплыл теплый, сытый и аппетитный дух, какого животные и не нюхали. Кто-то сказал, что это варят ячмень. Голодные животные жадно вдыхали его и раздумывали, не им ли готовят теплую похлебку на ужин. Но никакой теплой похлебки не выдали, а в следующее воскресенье было объявлено, что весь ячмень отныне войдет в рацион свиней. Поле за садом уже было засеяно ячменем, а вскоре стало известно, что каждой свинье теперь выдается ежедневно по пинте пива, а Наполеону — полгаллона. Пиво ему подавали в супнице фарфорового сервиза «Краун Дерби».

Трудности, которые приходилось преодолевать, отчасти уравновешивались тем фактом, что животные теперь вели несомненно достойную жизнь. Стало больше песен, больше речей, шествий. Наполеон распорядился, чтобы раз в неделю на ферме устраивалась Стихийная Демонстрация для прославления борьбы и победы Скотного Двора. В назначенное время животные прерывали работу, строились и четкими рядами маршировали вокруг усадьбы, причем свиньи возглавляли шествие, за ними шли лошади, затем коровы, овцы и домашняя птица. Собаки двигались по бокам колонны, а впереди вышагивал черный петух Наполеона. Боксер и Травка всегда носили зеленое знамя с изображением рога и копыта и надписью: «Да здравствует Товарищ Наполеон!» После Демонстрации читали стихи, сложенные в честь Наполеона, слушали привычный доклад Крикуна, содержавший сведения о самых последних достижениях в увеличении продовольствия, а иногда стреляли из ружья. Стихийные Демонстрации больше всего пришлись по душе овцам, и если кто-нибудь говорил (когда свиней и собак не было рядом, кое-кто говорил), что все это пустая трата времени и что вдобавок приходится мерзнуть, подолгу стоять на холоде, то овцы обязательно принимались оглушительно блеять: «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо!» — и заставляли его замолчать. В целом, однако, животным эти демонстрации нравились. Они напоминали им, что, в конце концов, они сами себе хозяева и работают на себя. И это утешало. И песни, демонстрации, перечни цифр Крикуна, грохот выстрелов, кукареканье петуха и трепетание флага на ветру позволяли им хотя бы на время забыть, что у них пусто в животах.