Моя профессия – убивать. Мемуары палача - Анри Сансон

– Сударыня, – отвечал незнакомец, – извините меня, я не знал, в какое жилище попаду. Поэтому, чтобы сократить путь, который, без сомнения, кажется вам не совсем приличным, позвольте мне попросить вас проводить меня до дверей вашего отеля.

В то же самое время он вынул из-за пояса пистолет и взял со стола свечку.

– Но, милостивый государь…

– Сударыня, будьте так добры, поспешите немного! – прибавил он, взводя курок пистолета. – Мы спустимся вместе, и вы прикажете меня выпустить.

– Говорите тише, ради Бога, говорите тише, – прошептала маркиза, – маркиз может вас услышать.

– Накиньте мантилью, сударыня, не ходите в одном пеньюаре – сегодня страшный холод.

Все было исполнено по желанию отважного гостя. Госпожу де Боффремон до такой степени потрясло случившееся, что она была вынуждена присесть на несколько минут в комнате швейцара, когда незваный гость переступил порог. Тогда она услышала снова стук привратника в дверь, выходившую на улицу, и голос господина с пистолетом.

– Господин швейцар, – говорил он, – сегодня ночью я прошел около двух лье по крышам, чтобы скрыться от преследовавших меня сыщиков. Не вздумайте сказать вашему господину, что это было любовное похождение и что я любовник госпожи де Боффремон; вы будете тогда иметь дело с Картушем; впрочем, я дам о себе знать послезавтра по городской почте.

Госпожа де Боффремон, возвратившись к себе, разбудила мужа, но тот уверял, что ничего этого быть не могло, что все это кошмар, что все это она видела во сне. Дня два или три спустя она получила извинительное и благодарственное письмо, которое было написано в весьма почтительных и любезных выражениях и содержало охранную грамоту для маркизы де Боффремон и письменное позволение пользоваться ею всем членам ее семейства. К письму был приложен маленький ящик с прекрасным неоправленным бриллиантом, который мадам Ламперер оценила в две тысячи экю. Эту сумму госпожа де Боффремон вручила государственному казначею Франции, пожертвовав ее в пользу больницы Всех Скорбящих.

Шутка, которую Картуш сыграл с начальником дозорной стражи, похитив среди белого дня его серебряную посуду, гораздо достовернее уже потому, что она не достигла той степени известности, как анекдот о госпоже де Боффремон.

Этот чиновник обыкновенно обедал в зале, находившемся на нижнем этаже отеля, выходившего окнами во двор.

Однажды около полудня, когда он садился за стол, ворота с шумом отворились, и во двор въехала превосходная карета, на запятках которой стояли два огромных лакея в красной, обшитой галунами, ливрее.

Старик важного и сурового вида вышел из экипажа, и, выдавая себя за знатного англичанина, попросил свидания с начальником дозорной стражи.

Его ввели в столовую. Увидев накрытый для обеда стол, знатный иностранец стал рассыпаться в извинениях, отказался от приглашения присесть, и, объявив на ломаном языке, не допускавшем никакого сомнения насчет его национальности, что желает сказать господину начальнику дозорной стражи только несколько слов, удалился с ним в угол комнаты, встав таким образом, что его собеседник должен был непременно стоять спиной к окнам.

Он рассказал ему, как в анонимном письме его известили, что следующей ночью бандиты нападут на отель, в котором он живет, попросил у него караульных и обещал сто гиней полицейским солдатам, если им удастся схватить знаменитого Картуша, затем он простился с хозяином дома, который, восхищенный новым знакомством, обещавшим ему весьма много хорошего, проводил его до кареты и, в продолжение нескольких минут, стоя на пороге отеля, следил за быстро удалявшимся экипажем.

Он был выведен из своей задумчивости громкими криками лакея, который, возвратившись в столовую, заметил, что со стола была унесена вся серебряная посуда.

Картуш, потому что это был он сам, сыграл свою роль так искусно, что господин начальник дозорной стражи стал защищать своего посетителя от обвинений прислуги и утверждал, что его гость даже вовсе не подходил к столу.

Но несколько солдат, проходя через двор, видели людей знатного иностранца, небрежно прислонившихся к отворенному окошку; стол стоял на небольшом расстоянии от окна, и потому весьма вероятно, что в то время как мнимый англичанин своим рассказом занимал все внимание господина начальника дозорной стражи, огромные лакеи, ростом и ловкостью которых тот не успел даже полюбоваться, протянули руки и унесли драгоценности со стола.

Несколько минут спустя подозрения превратились в уверенность, потому что вошел комиссионер и передал господину начальнику дозорной стражи дюжину оловянных ложек и вилок превосходной отделки взамен потерянной им столовой посуды.

Самую разительную черту всех похождений Картуша составляет та остроумная выдумка, которой они почти все неизменно заканчиваются. Он не довольствуется тем, что грабит свои жертвы, он насмехается над ними самым оскорбительным образом. В этом-то и заключается вся тайна его знаменитости; Картуш понял, что ему простят весьма многое, если он будет забавлять тех, которым внушал страх.

Шарль Сансон увидел в первый раз Картуша 27 октября 1721 года. Он находился еще в шателе, а уже у ворот этой тюрьмы теснились многочисленные толпы народа. Все хотели иметь право сказать: «Я видел его». Пропуск в его темницу требовали с такой же настойчивостью, как добиваются величайшей милости. Более всех желали посмотреть на него женщины. Любовница регента, госпожа де Парабер, несмотря на горькие воспоминания, которые это обстоятельство должно было пробудить в ней, хотела одна из первых посмотреть на черты человека, которому приписывали столько же удач, сколько преступлений. Она явилась в шателе, переодевшись, в сопровождении господ де Носе и де Тренеля.

Шарль Сансон должен был быть потерпеливее, но легкомыслие, характеризующее эту эпоху, по-видимому, распространилось и на исполнителя верховных приговоров: он не мог устоять против настойчивых просьб своих друзей провести их к Картушу и не подумал о том, как нехорошо показываться на глаза тому, для кого его присутствие составляет самую жестокую из всех угроз.

Это был человек, казавшийся вследствие своей худобы, высокого роста, тогда как рост его не был выше среднего. Его лоб был необыкновенно развит; он имел редкие и курчавые волосы, тупой сплющенный нос, как у бульдога, большой рот, маленькие, не без коварства, глаза. Лицо его было безобразно и морщинисто. И нам казалось странным, что из такого урода сделали похитителя женских сердец. Мы не могли удержаться, чтобы не передать друг другу свое удивление. Он казался веселым и здоровым, и на вопрос одного из нас, точно ли он Картуш, пожал плечами и затянул песенку на наречии мошенников.

Впрочем, Картуш узнал своего ужасного посетителя.

Шарль Сансон рассказывает, что Картуш побледнел, дрожь пробежала по его губам; но это волнение