Ржавые листья - Виктор Некрас

И, не дожидаясь ответа, воевода настегнул коня плетью и тяжело поскакал к своему шатру. Скоро оттоль хрипато заревел боевой рог.

Подъехал умница Лют, косо глянул вслед Волчьему Хвосту:

— Чего это с ним?

Ольстин не ответил. С трудом отвёл взгляд от спины Волчьего Хвоста, глянул на Люта и ахнул:

— Ты чего это в одном кояре?! А ну быстро кольчугу вздень.

Лют поморщился.

— И не морщись! Ныне бой не простой — со своими, русичами биться будем! А свой — это всегда самый страшный ворог! — и, не сдержась, рыкнул так, что шарахнулся даже его навычный ко всякому сарацинский аргамак. — Живо!

Соколу вдруг вспомнились слова степного певца-улигэрчи, что приблудился к стану хана Радмана на Волге накануне последней битвы с сартами, в которой погиб и хан Радман, и его сыновья, и последний хакан-бек козар. Улигэрчи говорил, что каждый народ — как человек: он рождается, живёт, взрослеет, открывает для себя мир, мудреет, старится, даже умирает иной раз. Издрябнет кровь у народа, перестанут рождаться боготуры и мудрецы, песнотворцы и воеводы… и наступает страшное время, когда свой — не просто самый страшный ворог, свой так же слаб и жалок, как и ты, и свой — хуже чужого.

Ольстин тогда ему не поверил, а на другой день грянула битва, и стало не улигэрчи — остатки рати с ним, Соколом во главе отходили через всю Степь, а по пятам шёл Куря — тогда ещё не хакан, а хан. И уже потом, в Болгарии, у Самуила, Ольстин вдруг вспомнил и неожиданно поверил.

Вновь подъехал Лют. На сей раз уже в кольчуге, в клёпаном шеломе со стальной стрелкой на переносье, в цельнокованых грецких поножах и наручах, при лёгкой хорезмийской сабле, но без щита. Красив, — подумал Ольстин, невольно любуясь сыном. Сам Сокол был в любимом кольчужно-пластинчатом колонтаре, с круглым щитом, в двухчастных стальных поножах и кожаных перстатицах со стальными лепестками, в шеломе с чешуйчатой бармицей и стальной скуратой на пол-лица.

Подъехал и Волчий Хвост, бледный, как смерть и какой-то злобно-весёлый. Бегло окинул взглядом выходящую к берегу рать, бросил сквозь зубы:

— Чего так мрачен-то, Сокол? Гляди, остареешь раньше времени.

— Зато ты, я гляжу, чрезмерно весел, — процедил в ответ Ольстин. — Не сверх ли меры?

— Не-а, не сверх, — беспечно ответил Волчий Хвост с видом человека, кой на что-то главное решился. — Знамено было — Келагаст и Гюрята тож готовы. Авось да и побьём радимичей…

— Да не радимичей! — внезапно прорвало Ольстина Сокола. — Не радимичей, а русичей! Понимаешь ли, Военеже?! — он уже почти орал, брызгая слюной и не думая, что его слышат вои. — Все мы русичи, и поляне, и северяне, и радимичи, дрягва даже — все!

Сорвав голос, Сокол махнул рукой. Разве докажешь? Жуткая неподобь, что творилась ныне на Руси, лучше всего виделась именно ему, десять лет на Руси не бывавшему. А им… им мнится, что всё идёт, как надо…

Туман распался. Из-за облака нерешительно выглянуло солнце.

И — началось…

На том, полночном берегу рать радимичей зашевелилась и, лязгая железом, потекла к воде. Пешие сотни Зарубы и Отени сбились теснее и замерли за стеной щитов, затаив дыхание и ощетинясь копейным ежом.

Длинная змея кольчужной пехоты замерла, прогнулась и, дрогнув, докатилась до берега. Опять замерла на миг, а потом сотни сапог и постолов дружно расплескали стылую весеннюю воду.

Ольстин склонился к уху Волчьего Хвоста:

— А конница-то есть ли у него?

— А то как же, — немедленно отозвался воевода. — Сотни с две наберётся, вестимо. В поле-то конницей бы и бить в первый-то након — милое дело. А так — пока речку-то перейдут, разгон потеряется…

— А после паки в гору, — докончил Сокол. — Я к своим еду, дашь знать, когда в бой.

— Махальных вышлю, — кивнул Волчий Хвост, не отрывая глаз от надвигающейся радимской рати.

В воздухе уже вовсю завывали стрелы, в строю киян и любечан вопили первые раненые, течение несло битых стрелами в упор радимских пешцев. Кое-где Военежичи уже и вспятили на шаг-два, всё ещё упрямо щетинясь копьями.

Первый ряд Твёрдова войска, перейдя речку, ступил на полуденный берег Песчаны.

И — разом ринули в бег.

Схлестнулись.

Схлестнулись так, что в первых рядах обеих ратей с треском ломались копья, и в кроваво-железной каше негде было отмахнуться мечом. С бешеным рыком матерясь сквозь зубы, остервенело рубя, лезли радимичи — и охочие кмети, коих у Твёрда Державича было — по пальцам обеих рук перечесть, и вои, коих тоже было — кошкины слёзы, и вчерашние мужики, принятые Твёрдом в рать, и насильно забранные холопы и закупы, и пришедшие погулять лесные тати, иной раз — в лохмотьях, а иной раз вооружённые мало не лучше кметей, и мальчишки, что погнались за приключениями.

Упираясь стальным ежом киевская рать вспятила на два шага…

рывком воротила их…

вновь вспятила, теперь уже шагов на пять…

Волчий Хвост вприщур оглядывал поле с холма. Он ждал. Старый друг, битый волк Твёрд Державич выставил ещё далеко не все силы — по тому берегу продвигалось ещё больше трёх сотен пешцев. Но и так радимичи теснили его воев, жали — того и гляди, перемогут. Ему же трогать войский запас было никак нельзя. Самых лучших надо было оставить для последнего удара. А лучшие — это его вои и Ольстичи.

Радимичи вдруг остановили натиск — сказалась давний навык полян и киян к боям, походам и войнам. Остоялись радимичи, вспятили и отдали и сажень, и другую, вот и воды уже коснулись.

На полночном берегу звонко затрубил рог Твёрда.

Вторая рать радимичей, дрогнув, заколебалась и тоже полезла в воду. Сбила бегущих, завернулся назад, настигла сзади пятящихся…

Остановила.

Нажала.

А потом попятились кияне.

В первых рядах уже забыли не то, что про копья — про мечи, топоры и шестопёры. Резались ножами — люто и жестоко. И тут, раскидывая и топча пятящихся и полубезоружных воев, нажал свежий радимский полк, просунул сквозь первые стоптанные и прореженные ряды длинные копья и дружно ударил.

Первый ряд Зарубичей пал мало не весь. Второй попятился, а после — и третий. Радимичи отобрали у Волчьего Хвоста разом пять сажен берега. Свежая рать расступилась, пропуская потрёпанных назад, вновь сомкнулась и ударила в копья. Кияне пятились всё дальше.

Волчий Хвост ждал. Теряя воев, пятился его пеший полк, забираясь в низину меж холмами, невольно уплотняя ряды, оскользаясь на окровавленной траве.

Волчий Хвост ждал и только молил Перуна об одном — не побежала бы пешая рать.

Случайные ветерок шевельнул обвисшие шерстинки волчьего хвоста на темени шелома, утих и вновь налетел. Прохладной влагой овеяло лицо. Воевода поднял голову — над окоёмом с заката висела тёмно-сизая полоса, а в ней мелькали золотые проблески.