Молодые невольники. Смертельный выстрел. - Майн Рид

увидел нечто такое, отчего у него волосы встали на голове дыбом. На четырехугольном пространстве, закрытом со всех сторон, лежали во всех позах фигуры, большинство которых, судя по одежде, составляли женщины.

Цвет кожи был у них черный, темный, желтоватый, и у всех около горла, на черепе или на груди виднелась кровь, которая быстро застывала при холодных лучах месяца. Охотник едва не лишился чувств при виде этой массы трупов. Это было зрелище ужаснее поля битвы. Там люди умирают от ран, полученных во имя великой, хотя, может быть, и ошибочной идеи и ради славы, а здесь резня устроена была кровожадными руками убийц.

Глава LXIII. ПОИСКИ МЕЖДУ ТРУПАМИ

Крис Туккер остановился на минуту среди мертвых тел, не зная, что делать.

При всей его храбрости первым желанием было уйти со двора и бежать без оглядки от этого места.

Но его удержала честь лесного человека.

Он мог найти тело Гаукинса между трупами: привязанность к старому товарищу предписывала ему найти его, или поискать, по крайней мере. Может быть, в нем оставалась искра жизни, и можно было его спасти. Надежда эта, хотя и слабая, удержала его; он начал свои поиски.

Зрелище это, однако, сильно подействовало на него, так, что он шатался, проходя между трупами, а через некоторые он должен был даже перешагивать.

Он осматривал их по очереди, наклоняясь над ними и подходя ближе к тем, которые лежали в тени и цвет которых и пол труднее было определить. Вскоре он обошел весь двор и пересмотрел все трупы. Гаукинса между ними не было ни живого, ни мертвого.

Жертвы обоих полов, всех возрастов, мужчины, женщины, дети — все это были цветные люди, невольники; он узнал многих, принадлежавших полковнику Армстронгу или Луи Дюпре. Где же были хозяева? Какая страшная трагедия разыгралась и оставила такие ужасные следы убийства, кровавой резни в таких размерах? Кто были убийцы, где они были, и что сталось с Гаукинсом?

Вот вопросы, которые задавал себе Крис Туккер. Они быстро следовали в его уме один за другим, так что задержали его и заставили подумать. Но вот вдруг до слуха его долетели звуки, и он невольно вздрогнул от радости.

Это был человеческий голос, который он уже слышал или как будто слышал; но прежде он был далеко, а теперь, по-видимому, ближе, главное же — слышнее.

Прислушавшись несколько минут, Туккер убедился, что это звали на помощь.

Звуки неслись с другой стороны дома, как если бы кричавший находился снаружи.

На этот раз охотник не остался ни секунды во дворе, а, перепрыгивая через трупы, вышел в отворенные ворота.

За воротами он остановился, чтобы определить, откуда несся голос. Вскоре послышался зов на помощь. Теперь охотник узнал голос Гаукинса, выходивший из здания с восточной стороны.

Распознав голос и убедясь, что он требовал помощи, Туккер не останавливался более, обогнул угол бегом, прыгая через кусты, словно преследуемый медведь.

Скоро он очутился под окном, откуда раздавались крики. При лунном свете он увидел испуганное лицо друга за железными полосами.

— Гаукинс!

— Крис Туккер! Это ты, Крис? Слава Богу!

— Что все это значит, Гаукинс?

— Мы не знаем, что это значит. Мы все заперты здесь, и заперты индейцами. Ты их видел? Был ты в доме?

— Был и видел нечто ужасное. Не индейцев, но их сатанинское дело. Они ушли.

— Что же ты видел? Однако довольно болтать, ступай отыщи, чем можно выломать дверь и освободить нас. Скорее!

Крис Туккер побежал во двор и принес целое бревно, которым и начал действовать, как осадным тараном.

Хотя дверь была плотная и крепко держалась на петлях, однако не могла не уступить силе молодого охотника. Гаукинс был здоровенный парень.

Когда, наконец, дверь отворилась, и арестанты вышли, они увидели зрелище, которое объяло их ужасом. Но для полковника Армстронга, Луи Дюпре, Вартона и других предстояло еще нечто ужаснее: неизвестность, которая гораздо тяжелее какой бы то ни было печальной действительности.

По выходе из трапезной каждый спрашивал других о том, кто был для него дороже. Среди смешанных голосов один спрашивал жену, другой невесту, этот брата, а тот сестру. Все надеялись найти их живыми или боялись увидеть с перерезанным горлом или с пробитой грудью, как у тех, которые валялись по двору.

Зрелище было поистине ужасное, но, повторяем, оно не могло сравниться с боязнью за близких.

Между голосами, призывавшими жену, дочь, сестру, невесту, раздавался громче всех голос полковника Армстронга, который звал своих дочерей.

Глава LXIV. ГДЕ ОНИ?

— Где они? — спрашивал полковник Армстронг.

Но никто не мог ответить ему, что стало с ними.

А произошло с девушками вот что. Они поняли, что их схватили и унесли мужчины, и что это были индейцы, потому что хотя они и видели своих похитителей лишь мельком, однако, пока последние не накинули им одеяла на головы, они заметили перья и раскрашенные лица.

Их отнесли на небольшое расстояние, лишь на несколько шагов по ту сторону пролома.

Потом их подняли и посадили на лошадей. Люди, подымавшие их, сели на седла, привязав их к себе сыромятными ремнями, а другие, пешие, помогали им в этом.

Девушки, однако, не без протеста подчинились такому обращению. Они сопротивлялись, стараясь всеми силами вырваться. Они даже закричали, но успели сделать это один только раз, потому что им сейчас же вокруг головы и шеи обвязали одеяла, так что криков их не стало слышно.

После этого похитители поехали очень быстро.

Пленницы вскоре перестали биться и кричать, так как это оказалось бесполезно. Они знали, что довольно далеко отъехали от миссии и от друзей, которые могли оказать им помощь.

Так везли их около получаса. Они сильно страдали нравственно и физически, ибо одеяла, серапе, накинутые на голову и обвязанные вокруг шеи, были из чрезвычайно плотной материи. Они могли задохнуться. Думая об этом, похитители остановились и прорезали серапе ножами посредине, что дало возможность дышать свободнее. Делали ли они это из сострадания, искра которого оставалась в их свирепых сердцах, или из предосторожности — чтобы не повредить драгоценной добычи? Каков бы ни был повод, пленницы не имели времени рассуждать об этом. Тотчас же всадники тронулись в путь.

До сих пор сестры не сказали друг другу ни слова; они знали, что были одна от другой очень близко, что тут всего было двое мужчин и две лошади: они это заключали по конскому топоту.

Они не обменивались словами отчасти потому, что им мешали одеяла, а в особенности потому, что были