Лена Сквоттер и парагон возмездия - Леонид Каганов

Чем дальше я уходила, тем тусклее становилось бушующее в голове пламя, и возвращался холодный разум. И на душе становилось тепло от понимания, что теперь все позади.

Павлик ждал меня на ветру, придерживая веревку. Спрыгнув на уступ, я бросилась к нему на шею и долго висела, не шевелясь.

— Все там нормально? — спросил он, тревожно кивнув наверх. — Сделала то, что хотела?

— Да, — улыбнулась я.

— И что там?

— Потом расскажу.

— Теперь мы можем идти домой?

— Конечно, — кивнула я. — Теперь мы просто обязаны идти домой.

— Ты вся в какой-то пыли, — озабоченно произнес Павлик. Он провел ладонью по моему лбу, посмотрел на пальцы, понюхал и вытер о свою штормовку.

— Да, там пыльно, — кивнула я. — Но так надо.

И мы пошли вниз. Павлик ни о чем меня больше не спрашивал, и я была ему благодарна за это.

Снова зверствовал ветер, но возвращаться было легко и спокойно, словно с каждым метром оттаивало сердце. Мы проползали по карнизам, обходили расселины, спускались по мерзлым веревкам. Где-то там, внизу, ждал Туку.

— Хочешь есть? — спросил Павлик, когда мы остановились передохнуть.

Я помотала головой.

— А пить?

Я кивнула.

Он протянул мне фляжку, и я влила себе в рот студеной воды, от которой мигом свело зубы и язык. Павлик допил фляжку и спрятал в рюкзак.

— Выкинь, — сказала я. — Больше не пригодится.

— А если Туку нас не ждет? — Павлик пожал плечами. — Придется добираться самим, и фляжка пригодится.

— Будем есть снег, — улыбнулась я. — Все равно, что снег, что вода из фляжки — одинаково морозит.

Павлик кивнул, и мы пошли дальше.

Прошло часа два, но шагать мне было по-прежнему легко, в отличие от Павлика, который шатался от усталости. Однако на душе было неспокойно. Сперва я не могла понять, что меня тревожит. Просто стало неуютно, зябко, а во рту по-прежнему стоял вкус ледяной воды, словно она продолжала там плескаться, замораживая зубы и язык.

— Что с тобой? — спросил Павлик, тревожно посмотрев мне в глаза.

— Устала, — поморщилась я, чувствуя, что слова даются мне с трудом. — Язык обморозила твоей водой, немеет.

— Ну-ка покажи! — потребовал Павлик.

Я распахнула рот как перед ларингологом, высунула язык, и Павлик внимательно его осмотрел. От ветра язык совсем онемел, и я его убрала.

— Язык как язык, — сказал Павлик. — Идем, нам бы до темноты попасть вниз.

— У тебя не немеет язык? — спросила я.

— Нет, — отвернулся Павлик. — Идем, идем!

Он повернулся, но я вдруг схватила его за плечо и резко развернула.

— Павлик! — в ужасе крикнула я. — Павлик, скажи, кто я? Кто я?!!

— Ты — Лена Сквоттер. Идем.

— Кто я, Павлик?!! — Я продолжала трясти его плечо до тех пор, пока он аккуратно, но с усилием не отцепил мои пальцы.

— Так! — скомандовал Павлик. — Слушай меня: сейчас мы идем вниз, к людям и цивилизации. Ясно? Понимаешь меня?

Я кивнула.

— Если будет совсем плохо — скажи, я тебе понесу!

Я снова кивнула.

Говорить я уже не могла, и это было страшнее. Кто я, человек, вздумавший убить всех дураков и сволочей?! Кто я после этого?! И кем я была всю жизнь до этого?!

Хотелось только одного — лечь в снег и умереть. Но я знала, что Павлик возьмет меня на плечо и, шатаясь и сжав зубы, понесет вниз — к Туку, к монастырям, в больницу. И с каждым шагом с меня и с Павлика будет сыпаться тонкая коричневая пыль…

— Осторожней, — предупредил Павлик, продевая веревку в кольцо. — Последняя отвесная стенка. Я спущусь и буду страховать, затем спустишься ты. Поняла? Держись, пожалуйста! Только держись! Мы почти дома. Понимаешь меня? Слышишь меня?

Я кивнула.

Павлик стал опускаться — по крепкой веревке с вьющимися кёльнскими умляутами, над далекой пропастью — совсем не той, где нас ждал Туку, а той, в которую никогда не ступала нога человека и никогда не ступит.

Вариант, который мне предлагало мироздание, был чудовищным. Но не чудовищней той ошибки, которую сделала я. Наверно, это и было справедливостью. Вся надменность, вся самоуверенность, все презрение, которое я несла по жизни, наверно, заслуживали именно этого. Я считала себя лучше Даши и лучше Жанны? Выстроила для себя этические рамки, в каких мне было удобно, и гордилась, что не способна на воровство и предательство? А потом, когда пирамида парализовала мне мозг, вытянула из меня душу и вытряхнула, словно пыльную тряпку, вдруг оказалось, что я, честь и умница, лучший самозванный филолог и гениальный менеджер по самоуверенности и презрению, вполне способна и на гораздо худшее, если сумею убедить себя, что делаю бескорыстное доброе дело. А уж что-что, но это я прекрасно умею делать — убедить себя… Искупать ошибку ценой своей жизнью было поздно — она мне уже не принадлежала. И я должна была искупить ее сейчас, отдав самое дорогое, что у меня оставалось. Хотя и оно мне тоже никогда не принадлежало.

По лицу катились слезы непрерывным ручьем, перед глазами стояла пелена в дискотечно-пастельных тонах Рериха. Я вспомнила коричневую пыль, размазанную по штормовке Павлика, которую он понесет вниз — к Туку, к людям, в больницу, куда потащит мое тело… Я зарыдала в голос и принялась нашаривать в кармане перочинный ножик.

Веревка поддавалась легко — с каждым движением лезвия по обе стороны взметались, раскручиваясь, новые венчики нейлонового пуха, пока не раздался легкий хлопок и крик.

Но прежде чем он стих, я подкатилась к пропасти и скользнула следом.

Эпилог

Все то, что я читала в религиозных текстах мира, оказалось и правдой, и одновременно пародией на правду. Это был и тоннель, и свет, и вожделенное слияние с ним. Но этим вечным реликтовым светом, оказывается, всегда была именно я, хотя забыла, напрочь забыла это. Но это именно я вечно висела посреди бесконечного пространства и времени, отрывая от себя куски и превращаясь на десятилетия в Лену Сквоттер, а Дашу, маму, Кутузова, Позоряна, Наполеона, Блаватскую, Нерона, Жанну д'Арк и просто в мою Жанну, в Ганнибала Барко и в каждого из его слонов. Не я была Леной Сквоттер, просто Лена Сквоттер была какое-то время частью меня. Это я раз за разом выбегала во вселенский чат под новым ником, это я проживала жизнь каждого человека, я была каждой амебой и каждым голубоглазым тритоном, я была каждым живым существом. Я вечно боролась за интересы своей частицы, воюя со своими же частицами, забыв на это время, кто я, потому что именно таким было условие игры. Игры, придуманной мною самой миллиарды лет назад, чтобы прекратить свое самое страшное одиночество во Вселенной и чтобы сделать себя лучше, развивая и поднимая все выше и выше — по частям, по крохотным частям, которые не знают, кто они, но должны догадаться сами. Лена Сквоттер не справилась, не догадалась. И это было так обидно, что я решила переиграть заново, поскольку в моих силах было начать игру снова в любой точке и с любого места. Это, конечно, было мухлевание по большому счету, и такой поступок был слишком уж в духе Лены Сквоттер. Но ведь я была всем на свете, и Леной Сквоттер в том числе. И я дала себе слово сыграть иначе, совсем по-другому, совсем с другим отношением к себе и миру. Потому что хоть я и снова забуду, кто я, но ведь что-то же останется? Что-то же мне должно подсказать в конце концов, что-то должно подать знак и намекнуть, что мир вокруг меня — это тоже я, и любить его надо так же? Я пролистала всю свою жизнь и решила начать со страницы 112.

«Леночка, Леночка, Леночка!» — услышала я ритмично доносившиеся звуки, и в мои губы начал робко тыкаться пластиковый стаканчик с водой.

— Павлик? — прошептала я одними губами, сжимая в руке плюшевого Микки с заплаткой на пузе. — К черту Корпорацию, к черту горы и деструктив, зачем мне эта сволочная суета, разве для того я живу на свете?

— Леночка, Леночка, да что с вами?!

Я поняла, что отвлеклась и переиграла. Впрочем, это было к лучшему — теперь я знала, что мне не нравилось в этой жизни.

— Простите, Илья Мурадович, — выдавила я, мотнула челкой, и слезы разом высохли, словно всосались в щеки, оставив пару тянущих дорожек. — Простите. Стресс. Кризис. Знаете, я не могу взять Дарью Филипповну на стажировку, потому что я увольняюсь из Корпорации. Простите меня, Илья Мурадович. Простите, Даша.

— Как? — изумился Игнаптев.

— Я надеюсь, мы еще встретимся, — улыбнулась я и ему, и ей, чувствуя, что улыбка вышла по-настоящему искренней. — Но мне пора идти, чтобы многое понять и еще больше сделать.

декабрь 2004 — июнь 2009

Примечания

1

Понимаю, что люди вашего склада характера привыкли получать все необходимое по первому взмаху мизинца. Вынуждена вас поставить на место: здесь легко не будет. Вы чудовищно наивны, если до этого момента пребываете в иллюзиях, будто читаете по сноске любезно сделанный для вас перевод — здесь лишь блеклое подобие оригинальной интонации и тона. Если же вам нужен истинный смысл, придется поднять избалованную задницу и приложить какие-то свои усилия. Уверена, столь необычный опыт пойдет вам на пользу.