Доспехи бога - Лев Вершинин

Его везли долго. Вместе с ветром в щели несло трупным смрадом; даже не видя, можно было понять по вони и хриплому карканью, что вдоль дороги стоят виселицы и что виселиц этих много. Краюха хлеба утром, краюха хлеба с луковицей — к ночи, и сколько угодно воды давали ему, и не было рядом никого. Ни единой души. Совсем одного увозили его из Старой Столицы: всех остальных, видать, уже перебили, а кто пока еще не убит — ждут своей участи в каменных мешках крепостей.

И впрямь, здесь, в Новой Столице, в подземельях Заклятого Города, гнили сотни пленных, прибереженных специально для этого дня. А Плану сохранили жизнь, чтобы не обнести праздник господ сочной приправой: зрелищем гибели Отца Мятежа, ненавистного едва ли не больше, нежели сам Багряный. Тот — непостижим, и трудно ненавидеть его. Ллан же понятен. И ненависть к нему тоже понятна и проста; тем сладостнее станет посмаковать его казнь…

Печально скрипнула последняя ступень.

Некуда больше идти.

Уже погладил рукоять топора палач.

Уже поставили под перекладины первые десятки мятежников, накинув на шеи приспущенные петли, и за концы веревок ухватились кольчужники.

Резко оборвавшись, затих колокольный стон.

Ллан спокойно подошел к плахе, еще раз оглядел жадно притихшую толпу и вздрогнул: прямо против него, по левую руку от Императора, восседал Вудри в золоченой накидке с гербом, драконом на лазоревом поле, бережно обнимая левой рукой худенькую светловолосую девушку, пожалуй, не девушку даже, а девчушку. Глаза их встретились, и Степняк пожал плечами — слегка, почти незаметно.

Эрр Муллин дан-Лалла, милостью Императора граф и через таинство брака сеньор Баэльский, провожал мятежника без ненависти, совсем наоборот, едва шевеля пухлыми губами, он читал молитву, прося Вечного о милости к дураку.

Ллан преклонил колени и, щекой к шершавому дереву, положил голову на плаху. Мыслей нет — все ушло. Кажется, ему все-таки стало страшно, но он сумел заставить себя не показать этого никому. И лишь одно, подобно раскаленным щипцам палача, жгло, болью сводило скулы:

— Почему?! Где же Истина?..

Тень от топора мелькнула над склоненной головой: солнечный зайчик подпрыгнул и заиграл перед глазами.

И Ллан понял.

А поняв, застонал от мучительного, уже неисполнимого желания повернуть голову и в последний раз взглянуть на высоко поднявшееся солнце, пригревающее его спину и обнаженную шею. Какое оно, солнце? Ведь он, столько лет звавший людей к Солнечному Царству, в последние годы ни разу не вскинул голову, чтобы посмотреть на ясное предвечное светило…

Глава 4. КАК ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Передо мной — темно-серый, шершавый на вид валун в два с половиной человеческих роста, густо усеянный оспинками вмятин и мшистыми бархатными лишаями. Тяжелый, основательный, почти правильной сферической формы, камень-гигант всем видом своим внушает почтение; еле ощутимым запашком гнили тянет от него и еще чем-то совсем чуждым, непонятным, не сегодняшним; тьму тем веков тому неведомая буря, оторвав от далекого горного кряжа, зашвырнула его сюда, вмяла в мягкую землю и оставила, наскучив забавляться; впрочем, уже и тогда он был тяжек, невозмутим и невообразимо дряхл. И только очень внимательно всмотревшись, можно обнаружить в самом низу валуна, там, где буро-зеленый лишай сливается с зелено-бурым ковром палых листьев, едва заметное клеймо: «HAMELEO. Made in League»…

Люк бесшумно смыкается за моей несчастной спиной.

Приехали.

Хорошо здесь. Еще, конечно, не совсем дома, но уже на полпути.

Стягиваю пестрое туземное шмотье, с наслаждением скармливаю утилизатору; туда же и сапоги.

— Прибыл, — говорю.

Комп, среагировав на голос, начинает тихонечко урчать, переправляя сообщение наверх. А я в ожидании стартовых расчетов открываю аптечку. По правде говоря, все это глупости, я могу взлететь сам, причем в любой момент — мало ли какой форсма-жор случится, — а уж орбитальщики никуда не денутся, подкорректируют траекторию и поймают меня как миленькие. С другой стороны, инструкция, даже дурная, остается инструкцией, да и спешить мне особо некуда. Свое я уже отбегал.

Острая боль понемногу тупеет, уползает куда-то, уступая место приятному теплу. «Целитель» — хорошая штука, жаль только, что на самом деле он не лечит. Ну что ж, за неимением доктора Сяня, сгодится и он…

Урчание меняет тональность.

Лиловый светодиод, похоже, собирается лопнуть от натуги. Не короткая инфа, а очень, очень громоздкая почта идет ко мне, долго и трудно просачиваясь в узенький лучик. Неужели визуал-пост? Какая щедрость! Вполне хватило бы доброго слова…

И вообще, какого черта все экраны у нас зеленые?!

Спокойно, одергиваю себя, спокойно, солдат, ты уже придираешься; взгляни-ка лучше, что там криптосфера насобирала.

Записей накопилось — океанище. Всему Департаменту на год ударного труда. Тычу наугад в длинный номерной код, и проклятая зелень монитора сменяется вполне голубым, хоть и с желтенькой мутью небом. А на фоне неба — телега. А в телеге — длинный, неприятного вида сверток.

И мухи.

Дурацкий ракурс: лиц не видно, только спина возницы и краешек чьего-то плеча.

Пронзительный бабий голосок:

— Мальца-то откуда везешь?

— Известно откуда, — отзывается возница. — С Непобей-Ухабов…

— А сколько годков парнишке-то было?

— Семнадцатое лето. Женить собирались…

— Жаль небось?

Какая, однако, визгливая бабенка… Приглушив звук, иду к комбайну. Есть не хочется, но чай — это не еда, это гораздо лучше.

— Как не жаль? — рассудительно отвечают мне в затылок. — А только сам виноват. Иных парней наших посекли для науки да и отпустили, как, к примеру, Бейбу Пигалицу. А смертоубийство — дело иное. И как додумался? Ни я ж, ни мамка его такому не учили. Добро еще снять позволили, домой отвезти, похоронить по-людски…

Присаживаюсь. Прихлебывая чай, перегоняю запись чуть вперед.

— Новый господин наезжал. Видный такой из себя, плащ лыцарский, лазоревый, а говор самый простецкий и рожа, прости Вечный, чисто разбойничья. Жить в имении, грит, не буду, больно уж разорено. Оставил за себя управителя, а сам к их сиятельству графу подался, при замке служить.

— Вишь ты…

— То-то… Да не кого-то там, а каффара, из городских… Да ты не сопи, паря… Оно хучь и каффар, спаси Вечный, а все ж таки не зверь. Молодой, уважительный…

— Эге… а все ж, ептыть, каффар…

— И что?

— Ну-у, ежели, к примеру, порчу наведет?

— Тю ты — порча! Нынче особо-то роптать не приходится… Вот до бунта, за старыми господами, ну дык дела и вправду шли под гору… А теперь что ж, за новым, лазоревым-та, облегчение вышло, так что не должно бы совсем-то уж худо быть…