Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Андрей Курков

И тут Рябцеву стало плохо. Заболело сердце, воздух показался соленым, морским, запершило в горле, и, самое страшное, над головой он услышал резкий и противный крик-хохот чаек. Он задрал голову и увидел над домом нечеткое движение, услышал хлопанье крыльев. И, явственно ощущая, что силы его покидают, он успел стянуть с плеча ружье, поднять его дулом вверх и спустить курок.

Грохнул выстрел, не четкий военный, а «рассыпчатый», глухой, как на охоте. Дробь, вырвавшись из железного дула, пронзила воздух и рванула вверх, увеличивая захват территории поражения. Вниз, под ноги и этому пьянице, и стрелявшему, упали три окровавленные чайки, упали не мертвыми, а ранеными. И стали безобразно кувыркаться на тротуаре. Одна слетела с бордюра на дорогу.

В глазах у пьяницы блеснул ужас, он нелепо и неуклюже побежал, размахивая для равновесия бутылкой, зажатой в руке. Чайки остались. И остался, держась теперь рукой за сердце, Рябцев, перепуганный насмерть и впервые так остро ощутивший мимолетность собственной жизни.

Но сердце потихоньку успокаивалось. Воздух наполнялся влажностью, соли в нем теперь не было. И только чайки, лежавшие под ногами, две из которых уже не подавали признаков жизни, доказывали, что всё происшедшее только что не было плодом его, Рябцева, фантазии.

Он стоял бы еще долго в таком озадаченном состоянии, слушая оттаивание его бренного, перепуганного сердца и тела. Но откуда-то сверху вниз упал неяркий свет. И он, подняв голову, увидел, что в доме, к стене которого он прислонился, зажглось несколько окон. И скрипнула рама одного из них, открываясь. Женский голос испуганно спросил: — Что там? а мужской ответил: — Тихо, может, убили?!

И понял Рябцев, что надо уходить. Понял, что он разбудил своим выстрелом город или просто малую его часть. То есть побеспокоил посторонних, не знающих ни о его существовании, ни об опасности, которая грозит то ли городу, то ли Рябцеву, то ли им всем. И в секундный момент появилась в голове у Рябцева и сразу исчезла мысль о том, что опасность городу исходит от него самого, от Рябцева. Это он сошел с ума и видит, слышит и даже обоняет придуманные им самим галлюцинации. Он толкнул ногой мертвую чайку, ближнюю к нему. И тело птицы отлетело на проезжую часть. Изумленный, он еще успел подумать о том, что его галлюцинации куда сильнее и страшнее, чем всё эти рекламируемые по телевизору киноэффекты «3D».

А где-то далеко зазвучала сирена. И мозг бывшего гэбиста сразу подсказал хозяину: кто-то из жильцов дома позвонил в милицию и теперь сюда мчались милиционеры, чтобы понять, найти и арестовать.

Заученными движениями сунул Рябцев ружье в чехол, взялся за руль мотороллера и вывел его на мостовую.

Он еще никогда так быстро не ехал по булыжниковым улицам, как этой ночью. И никогда еще не был он таким мысленно растерянным, вспоминая мертвых чаек на тротуаре, пьяного с его бормотанием и запах моря, который чуть не остановил его сердце. Было ли это наяву? Ответить на этот вопрос Рябцев не мог, крепко держась руками за руль мотороллера и глядя вперед перепуганными сощуренными, щемящимими от холодного влажного воздуха глазами. Сирена звучала по-прежнему где-то позади, но она не становилась ни громче, ни тише.

Глава 42

В ресепшене гостиницы «Леополис» Тараса, вбежавшего, запыхавшегося и из-за этого не ясно выразившего свой вопрос, поняли не сразу. А когда поняли, девушка, одна из двух сидевших за столиком, отрицательно мотнула головой.

— Они уже уехали. Полчаса назад, — сказала.

— А куда? — потерянным голосом спросил Тарас.

— На вокзал. Мы им такси заказывали. Поезд у них через час двадцать.

Тарас поблагодарил. Вышел на Театральную, и тут его осенило: он ведь может этих поляков прямо на вокзале найти! Если до поезда еще час двадцать, то с этим не будет никаких проблем. Жалко, конечно, что он оставил машину во дворе, но и тут, у Оперы, найти такси не составит труда!

Уже ворвавшись в здание вокзала и заглянув в платный зал ожидания, он сразу увидел их сидящими на высоких табуретках у стойки вокзального бара-кафе. Они пили кофе и живо беседовали со зрелой, бальзаковского возраста, барменшей.

Поляки, заметив подошедшего Тараса, удивились и замолкли. Барменша тоже обернулась, проследив за взглядом клиентов.

— День добрый, — выдохнул Тарас. — Ой, как хорошо, что я вас нашел!

— А что?! — настороженно спросил один из них, помоложе, тот, который предупреждал Тараса о голубых кровях Вацлава.

— Я хотел… хотел предложить вам остаться, — сбивчиво заговорил Тарас, глядя на Вацлава. — Мне как-то неудобно. Я вас недолечил… Всё-таки остались еще два камня… И я, из уважения, — Тарас бросил многозначительный взгляд на молодого поляка, у которого лицо уже оттаяло и выражало простое любопытство, — из уважения к вашему титулу… Вы же… королевской крови? — Тарас чуть поклонился, не сводя взгляда с лица Вацлава. Вацлав едва заметно кивнул. — Я вот хотел предложить вам остаться. Я уверен, что за следующую ночь мы всё закончим и тогда вы сможете вернуться домой налегке, так сказать… В полном порядке. И бесплатно, конечно, бесплатно!

Тарас смотрел на Вацлава таким просящим взглядом, что тот почувствовал себя неловко.

— Я не знаю, — заговорил он негромко. — Мы уже собрались… Но если вы думаете, что это будет легко?!. Я готов остаться… Нет, я, конечно, заплачу вам…

Тарас вздохнул с таким облегчением, что поляки переглянулись.

Они угостили Тараса кофе и сидели еще с полчаса, рассуждая о том, когда же наконец Украина догонит Польшу, постоянно приходя к промежуточному выводу, что никогда. Потом двое поляков отправились на поезд, а Тарас с маленьким кожаным «луи-виттоновским» чемоданчиком Вацлава в руке повел клиента с княжеским титулом на привокзальную площадь брать такси.

Он привез его обратно в «Леополис», где поляка снова разместили на одну ночь. Ночь, которую он, впрочем, не собирался проводить в гостиничном номере.

Первый, точнее, уже второй, камень вышел у Вацлава в начале второго ночи на Крымской улице возле недостроенной виллы. Последний, третий, неожиданно пошел буквально минут через сорок, когда ехали они мимо Лычаковского кладбища. Тут, правда, пришлось бедному польскому князю стоять в неудобной позе со стеклянной банкой в руке, не всегда сдерживая стоны и вскрики, довольно долго, минут двадцать. И стоял бы, возможно, он еще дольше, если бы вдруг в городе не прозвучал выстрел, эхом ударившийся в стены домов. Из-за выстрела Вацлав испуганно дернулся, вскрикнул, и Тарас услышал, как камешек звонко ударился о стекло банки, после чего зажурчала, вытолкнувшая этот камешек, струя.