Вечный зов. Том I - Анатолий Иванов

Не понимая, что в нём шевельнулась зависть к кафтановской жизни, Фёдор с нетерпением ждал, когда хозяин заявится на заимку. «С одной бабой приедет али снова кучу привезёт? — думал почему-то он, волнуясь, чувствуя, как больно стучит в груди сердце. — А может, снова Лушку притащит?»

Если бы Кафтанов снова привёз Лушку и она опять начала приставать, Фёдор отхлестал бы её опять так же плетью. Это он знал твёрдо. И всё-таки, помимо своей воли, он вспоминал, как она тогда, в первый раз, стучалась к нему в дверь, как шла к нему в тёмной комнате, раскинув руки, как жадно прижала его лицо к голой груди… В голове от этих воспоминаний мутилось, закипала в жилах кровь. «Зараза, привязалась…» До боли сжимал он зубы, шёл к озеру, нырял в него поглубже, пытаясь достать самые холодные, поддонные струи.

Ночами ему опять снилась эта Лушка и все другие кафтановские «сударушки». Полураздетые, пьяные, сидели они за столом, валялись по комнатам, гурьбой шли в баню, с визгом и хохотом прыгали в озеро, сверкая обнажёнными телами…

— Чёрт… — вскакивал Фёдор на кровати, прижимая локтем колотящееся сердце.

— Чего ты?! — приставал отец.

— Так… Чудится всякое…

И вдруг жизнь повернулась совсем в другую сторону.

Однажды ночью Фёдор, по обыкновению, долго не мог заснуть. Неожиданно показалось, что в окно кто-то стукнул. Он вскочил на кровати, затих. Опять царапнул кто-то в стекло, и качнулась во мраке за окошком неясная тень.

— Бать! — крикнул Фёдор, хватая ружьё.

— Что? Кто? — вскочил старик.

— За окном кто-то… Не то медведь… А кони не храпят.

— Какой тогда ведмедь? Опять чудится чёрт-те что.

Фёдор встал, осторожно подошёл к окну. И увидел метрах в тридцати, под деревом, человеческую тень.

— Бать, ей-богу, кто-то есть… Вон под сосной маячит… Ну-ка, я счас спытаю его, кто таков.

— Куда ты?! Может, варнак какой, с каторги беглый… Вернись! — закричал Силантий, но Фёдор с ружьём выскочил в сенцы, стараясь не греметь, открыл дверь, спрыгнул с крыльца и, крадучись вдоль стены, двинулся за угол.

К сосне он подошёл неслышно, поднял ружьё.

— Эй ты… — вскрикнул Фёдор. И, видя, что человек качнулся, добавил угрожающе: — Стой, не шевелись! У меня ведь жакан, разворочу башку-то. Кто таков, что надо?!

— А ты кто? Фёдор, что ли? — спросил человек тихо.

— Ну, Федька… Да ты кто?

— Опусти ружьё… Пристрелишь ещё родного брата.

— Чего-о? Какого брата? — удивился Фёдор.

— Вы тут одни с батькой, что ли?

— Мы-то одни, — совсем ничего не соображая, промолвил Фёдор.

Так после многолетнего отсутствия вдруг объявился старший сын Силантия Савельева — Антон.

— Господи, Антошка?! Да как же это ты, откудова?! — причитал несколько минут спустя Силантий, торопливо зажигая лампу, суетясь вокруг стола. — Вот уж нежданный гость… Что это у тебя с рукой-то?

Правая рука Антона была замотана грязными тряпками и привязана платком к шее.

— На сучок наткнулся в лесу.

— Да ночью-то почто? Крадучись-то?

— Видишь, батя… Днём-то мне пока не очень как-то сподручно… Я в Михайловке был, мать сказала, что здесь вы…

— Господи, да ты, никак, с тюрьмы беглый?! — догадался Силантий. — Демьян-то Инютин правду, выходит, говорил…

— Правду, выходит, — улыбнулся Антон и повернулся к Фёдору: — А ты, братуха, ловко ко мне подкрался. Я, грешным делом, подумывал: как мой там братец, не тюхой ли матюхой всё растёт? Ошибся вроде.

— Твоя наука, — буркнул Фёдор.

— Ты гляди-ка, батя, вырос ведь! Мужик, с какого боку ни гляди. И Ванька тоже растёт. Когда я уезжал, он пешком под стол ходил, а сейчас… Идёт время.

— Показывай руку-то.

— Рука, батя, у меня плохая. На тебя надежда, подлечишь, может, — сказал Антон, разматывая тряпки. — Ну-ка, Федя, тащи воды.

— На сучо-ок?! — ахнул Силантий, глянув на синюю, распухшую руку сына. — С ружья, что ли?

— Не с рогатки. Нет ли тут у вас йоду. Лекарство такое.

— Откудова тут лекарствам быть? Да ничего, мы травками как-нибудь.

Антон был чужим, незнакомым. Крепкий, рослый, лоб стал ещё выпуклее, густые белёсые волосы чуть вились, серые глаза глядели пронизывающе. Щёки и подбородок заросли курчавой и тоже белёсой щетинкой.

Одет он был не по-тюремному — в старый, но крепкий ещё пиджак, брезентовые брюки и засаленный картуз с крохотным жёстким козырьком.

— Батя-то угадал: может, грит, варнак какой, беглый каторжник, — сказал Фёдор, поливая Антону на простреленную руку.

— Во-первых, до каторги я пока ещё не дошёл. Вот поймают сейчас — тогда другое дело. А потом — на каторгах всякого люду полно, Фёдор. Есть и варнаки, есть и порядочные.

— Ты порядочный, значит, будешь? Если поймают-то?

— Да уж не варнак, — подмигнул Антон, завязывая руку.

— Сынок, сынок, да ты поешь теперь, поешь, — суетясь по-прежнему, ставил Силантий на стол чашки, резал торопливо хлеб. — Может, рюмочку выпьешь?

— Можно и рюмочку, батя, — согласился Антон. — Мне мать рассказывала о назначении этой заимки. Кафтанов, кажется, где-то по округе колесит, сегодня-то уж не заявится сюда?

— Не должно. И потом — за день, за два Инютин всегда провизию доставляет. Он, Инютин, ещё в шестом году сказывал, что тебя посадили… Ты, что ж, доселя и сидел?

— Зачем? И на свободе бывал иногда. В общем, батя, мне надо пожить тут у вас незаметно, пока рука не заживёт. Нельзя мне никуда с такой рукой.

— Живи, сынок, живи… Хоть год у нас тут можно скрытничаться. А завтра я травок пользительных в лесу поищу. От гноя хорошие травки есть у нас. Токмо вот не воронить, когда хозяин с гостями объявляться будут. Да они сдалека ещё визжат-гигикают.

— А Демьян-то Инютин? — сказал Фёдор. — Тот неслышно подъезжает всегда.

— То верно, он как лиса… Ну, придумаем что-нибудь. Ты ешь, сынок. Покудова тепло, в конюшне, на сеновале спать будешь. Ежели что — сразу на землю и в лес. Конюшня у нас задом прямо в лес упирается.

— Вот это мне подходит, батя.

Утром отец, ещё до солнца придя из лесу, сказал Фёдору:

— Ты, сынок, взял бы ружьё да посидел в скрадке. Там, где дорога к Журавлиным болотам подходит. Ежели поедет кто, стрельнешь, будто по утям. А я баню истоплю, травку вот заварю. Помыться надо Антошке, то да сё…

— Ладно.

До вечера Фёдор сидел в кустах, поглядывая на дорогу, раздумывал об Антоне. Его приезд откровенно пугал Фёдора. Во-первых, хотя и не каторжник, но беглый, размышлял он. Во-вторых, как это не варнак, коли в тюрьме сидел? Разве порядочных людей сажают? А в-третьих, что будет, если Антона поймают здесь? Кафтанов-то чего тогда? Ведь он в первую голову спросит: «Ты что ж, Фёдор, про брата мне смолчал?»

Когда он в сумерках вернулся на заимку, Антон, вымывшийся в бане, посвежевший и отдохнувший, встретил его весело:

— А-а, сторож! Спасибо, братуха… Знатно я вымылся. Руку вот хорошо пропарил. Только, я думаю, каждый день пустую дорогу стеречь муторно. Мы тут будем уши поострее держать.

— Я не знаю, как лучше. Мне-то всё равно.

Поговорив о том о сём, Антон ушёл спать на сеновал. Фёдор спросил у отца:

— Он кто, Антошка, всё ж таки? Вор или жулик какой?

— Ты чего мелешь?! — сильно рассердился отец.

— Так непонятно, за что его в тюрьме держали.

— Непонятно? А мне, думаешь, понятно?! — всё с той же злостью проговорил отец. И, покряхтев на своей кровати, ещё проговорил: — Политический, он говорит, я.

— Каков таков — политический?

— Откудова мне знать? Против векового сплотаторства, говорит, боремся мы.

— Это опять что — сплотаторство?

— Что, что… «Вот, говорит, Кафтанов ваш и есть сплотатор. Соки с вас вытягивает, платит за работу грош, а рубли себе в карман кладёт. Потому и развратничает тут с жиру, на заимке».

«Ага, значит, беспременно спросит с меня Кафтанов, почему молчал про Антона», — подумал тревожно Фёдор.

Ну, нам-то ничего тут, на заимке его, живётся. Сплотатор он там али кто…

— Балбес ты ишо, — опять рассердился отец.

Недели полторы или две они прожили спокойно. Ни Демьян Инютин, ни сам Кафтанов не появлялись. Антон был весел, разговорчив, но Фёдор видел, что старший брат каждую секунду настороже. Большую часть суток он валялся на сеновале, в дом заходил редко, только поесть. Садился всегда так, чтобы в окно видна была дорога, убегающая от заимки в лес, в Михайловку.

Рука его заживала плохо. Отец варил какие-то травы в большом чугуне, заставлял по локоть совать туда больную руку.

— Кость у тебя задетая, видно. Кость, главное, прогреть до нутра. Ничего, выходим.

Однажды заморосил дождик, хмарный, угрюмый, вечер подкатил как-то неожиданно, скорее, чем обычно. Силантий, Антон и Фёдор сели ужинать.

— Пойду-ка я в своё логово, — проговорил Антон, поглядев в окно. И, положив ложку, встал.