Хаджи - Леон Юрис

- Раздевайтесь, вы все!

- Делайте, что он сказал, - сказала Агарь двоим другим. - Не сопротивляйтесь им.

- У меня месячные, - прошептала Фатима.

- Ничего. Покорись им. Если нас найдут в синяках, то потом нам будет хуже.

Я закрыл глаза, когда мать подняла свое платье и слышно было, как солдаты зарыча-ли от удовольствия. Женщин бросили на пол. Солдаты хохотали и стреляли, но от жен-щин не исходило ни звука. Я почувствовал себя последним трусом, меня трясло от страха. Что я мог сделать? Аллах должен понять! Я ничего не мог поделать! Ничего! Ничего! Ни-чего!

Я не должен был взглянуть снова, но не мог сдержаться. Трое были распростерты на полу, голые. Солдаты даже не побеспокоились снять штаны, а только спустили их и бро-сились на женщин, рыча по-звериному, тиская их тела, кряхтя, раскачиваясь взад и впе-ред, тогда как остальные стояли вокруг и держали свои члены в руках. У Фатимы кровь текла между ног.

Я согнулся вдвое, закрыл глаза и зажал уши руками. Трус! Трус! Трус! О, Аллах! Что я мог сделать? Думай, Ишмаель, думай! Если отец вернется, они убьют его, заставив сна-чала смотреть на ужасное зрелище! Я должен найти его и предупредить! Нет! Нельзя ос-тавлять маму! Идти! Остаться!

Неужели они никогда не прекратят? Ибрагим, не возвращайся! Сколько это будет продолжаться? Сколько? Наконец они выскочили из дома. Я отнял руки от ушей и услы-шал, как офицер приказал стеречь место и держать женщин как приманку.

Я знал, что у меня навсегда останется шрам от этого зрелища и бесчестья. Но все же я как-то отогнал это от себя, спасая наши жизни. Я заставил себя на мгновение забыть то, чему был свидетелем, и подкрался к окну. Рамиза и Фатима скорчились на полу. Мама была в оцепенении, но все же успокаивала их. Она вытерла Фатиме кровь, взяла их на ру-ки и качала туда-сюда.

- Мама! - прошептал я.

Ее глаза расширились от ужаса, когда она меня увидела.

- Не бойся. Я никогда не скажу отцу. Никто не узнает.

- О, Ишмаель! - рыдала она. - Увидеть свою мать в таком позоре! Достань мне нож! Я должна убить себя!

- Мама, нет!

- Ишмаель, беги! Беги! Забудь, что ты видел. Беги!

- Не плачь, мама. Все позади. Пожалуйста, мама. Мы будем жить!

Бесполезно. Но теперь мне было все равно. Я прыгнул в комнату и шлепнул ее по лицу. Она перестала плакать и уставилась на меня.

- Будешь ты теперь слушать?

Она не ответила, и я снова шлепнул ее. Она медленно кивнула, что слышит меня.

- Не уходите до наступления темноты. Приведите себя в порядок. Когда стемнеет, снова начнется стрельба от Тель-Авива. Охрана курит гашиш. Она не будет бдительна. Когда начнется стрельба, выходите по одной и бегите к рынку. Когда вы там соберетесь, идите к Часовой башне в центре города.

Она ухватилась за меня и взглянула снизу вверх. Ее глаза были красны и лицо запла-кано.

- О, Ишмаель!

- Мама, ты поняла меня?

- Да, но Ибрагим...

- Он никогда не узнает. Никогда. Никто никогда не узнает.

Она дотронулась до моего лица дрожащими руками. Я крепко сжал их и взглядом просил ее слушаться меня. Наконец она сказала, что будет слушаться. Я поцеловал ее и вытер ей щеки.

- Придайте себе хороший вид, как будто ничего не было. Я пойду предупредить от-ца, чтобы не возвращался. Все, что он будет знать, - это что солдаты вас допрашивали, и больше ничего.

Я побежал. Позади себя я слышал выстрелы и не знал, по мне стреляют или нет.

Я нашел Наду и Камаля и сказал им только, что солдаты держат женщин в заложни-цах, чтобы заманить отца. Я велел им оставаться на месте и поджидать Джамиля и Омара на случай, если они вернутся. Встретимся все позже у Часовой башни. И поспешил спа-сать отца.

Глава пятнадцатая

Бассам эль-Бассам заверил хаджи Ибрагима, что честно торговал с греком-киприотом Хариссиадисом почти двадцать лет. Названная им плата за чартер до Бейрута - че-тыреста фунтов - вполне честная. Хаджи Ибрагим возражал против пункта назначения.

- Я только что вернулся из поездки в Газу, - сказал грек. - И не отправлюсь туда снова и за пять сотен. Египетский флот - на воде. Они расстреливают всех. Три дня назад они чуть не потопили судно с беженцами. Я сделал пять рейсов в Газу и обратно, и с меня довольно. Это слишком опасно. О доставке ваших в Бейрут я бы даже и не думал, но это мне по пути на Кипр.

- Но в Бейруте у нас и родственников нет, - сказал Ибрагим.

- У вас будет более безопасный берег, и я вам предлагаю хорошую плату за шестьсот человек. Да или нет?

- Хариссиадис дает тебе шанс, - заверил Бассам.

Карман у него был не столь пухлый, как он надеялся. У него было только сто во-семьдесят фунтов. Семьсот пропали с посещением банка Барклая и столько же - оттого, что не явился Фарук. Ибрагим развел руками.

- Сумасшествие. Не знаю, зачем я уехал из Табы. Бейрут. Что такое Бейрут? Сколько у меня времени, чтобы добыть деньги?

Видно было, что грек разочарован. Дело ему представили так, как будто нужная сумма у хаджи Ибрагима уже на руках.

- Здесь перемирие нарушено. Бои ширятся. Кто знает, не будет ли резни в Яффо? Ты знаешь? Бассам знает? Никто не знает. Попробуем. Двадцать четыре часа.

- Завтра, - сказал хаджи Ибрагим. - Плачу половину, когда мои люди будут на бор-ту, и другую половину, когда они прибудут в Бейрут.

Грек отрицательно покачал головой.

Ибрагим вынул из кармана пачку денег и положил ее на стол.

- Это все, что у нас есть, - сказал он.

- Сколько здесь?

- Чуть меньше двух сотен.

Хариссиадис сочувственно пожал плечами.

- Можно, я скажу тебе правду? Это будет стоить мне почти триста пятьдесят. Чтобы раздобыть команду для такого путешествия, мне надо платить двойную и тройную плату. - Он выхватил карандаш, быстро нацарапал, кусая губы, и вздохнул. - Триста двадцать пять я теряю на этом, поверь мне.

Хаджи Ибрагим полез под одежду, вынул два свертка и положил их на стол, затем один из них развернул - это была пятикилограммовая плитка гашиша. Хариссиадис от-щипнул уголок пальцами, понюхал и приложил к губам.

- Двадцать, - сказал он.

- Ты грабитель, - заметил господин Бассам.

- Они в Ливане эту штуку обнаруживают. В Афинах я смогу продать это, может быть, за тридцать.

- Двадцать, - согласился Ибрагим.

- Что еще у тебя есть? - спросил грек.

Ибрагим указал на другой сверток. Его развернули, и в нем была самая великолепная вещь Ибрагима - украшенный драгоценностями кинжал, сделанный около трех столетий назад.

- Я не знаю, настоящее это или утиль.

- Это сокровище, - сказал Бассам. - Это стоит сотню или две.

Хариссиадис осмотрел кинжал.

- Двадцать, и я рискну.

- За столько не могу отдать, - сказал хаджи Ибрагим. - Пожалуй, я оставлю его себе. Я берегу его для особого случая.