Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

Председателю Тройки

Господину Долинину

Ротмистра Браудэ

РАПОРТ

Приказом коменданта в Кронштадскот РавелинеНа четвертом бастионе (юго-запад)За командованье мной при интервенции КарелииБелым бронепоездом “Ревун” —В ночь на третье я был расстрелянИ похоронен во рву.Бдя честь Российского знамени,Прошу сей просьбе внять:За дрянь работу – солдат шомполами,Меня ж – дострелять.

Подпись: Браудэ

Деревня Лю́церн.

Марта 6-го дня.

Входящий номер и резолюция:

По пункту второму – внять.

Рапорт

Конструктивная тема “Рапорта” – дать в насухо выжатой форме – эпопею, если под ней понимать широкую картину борения родов, наций и классов. Широта картины может зависеть не столько от величины окуляра, сколько от перспективы – так морской горизонт ясно виден и в иллюминаторы корабля.

Семантическая тема вещи – конфликт классовых психологий, взятых в разрезе морали: с одной стороны, чванное геройство старого крепостника, назло всему видящего в красноармейце только русского солдата и в суровой рисовке требующего своей смерти для исправления его плохой работы – и с другой – лишенная всякой сентиментальности четкая деловитость большевика.[450]

Мотькэ-Малхамовес Новелла

Красные краги. Галифе из бархата.Где-то за локтями[451] шахматный пиджак.[452]Мотькэ-Малхамовес считался за монархаИ любил родительского падежа.

Полчаса назад – усики нафабрены,По горлу рубчик, об глаз пятно —Он как вроде балабус[453] обошел фабрику,Он! А знаменитэр ин Одэсс блатной.

Там в корпусах ходовые девочки,[454]У них еще деньжата за ночной “марьяж”,[455] —Сонька, и Любка, и Шурочка Первая,Которую отбил у всего ворья.

Те повыходили – но снаружи не сердятся,Размотали чулок и, пожалуйста, – на…Вы же понимаете: для такого мердэра[456]Что там может значить бабья война?..

Мотькэ хорошо. Чем плоха профессия?Фирма работает – и вашших нет.На губе окурок подмигивает весело,Солнце обляпало носы штиблет.

Но тут вышел номер: сзади рабочие.Сутенер на тень позыривает скосу…Вдруг: “Стой!” Цап за лапу:“Кар-роче…”Брови вороном на хребет носа.

Губы до горла лицо врезали,Зубы от злобы враскрошь – пемзой…Оробели ребята… Обмякло железо-то…Взяла тута оторопь и Тамбов и Пензу.

Мотькэ-Малхамовес идет по Коллонтаевской…Сдрейфили хамулы[457] – холера им в живот!..Он уже расходился, руками махаетсяИ ищет положить глаз на живое.

И вдруг ему встрелись и совсем-таки нечаянноХунчик-дер-Заика и Сашка Жмых.Ну, как полагается, завернули в чайнуюИ долго гиргиркали[458] за стаканом на троих.

А назавтра днем меж домов пятиярусных[459]К магазину “Ювелир М. Гуревич и сын”Подкатил. Грузовик. Содрогаясь. Яростно.Волоча. Потроха. У мускулистых. Шин.

Магазин стал. Под наблюдением “приказчика”Зеленых и рыжих два бородачаНе спеша выносили сундуки и ящикиИ с шофером нагружали оцинкованный чан.

Когда же подошли биржевые зайцы,[460]Задние колеса прямо в них навели:“Я извиняюсь: магазин перебирается,На следующем квартале есть еще один ювелир”.

Внутри же сам хозяин и все покупателиВнавалку, как бараны, перли в стену,Налезали на мозоли и опять-таки пятились,И один дер[461] другого за штаны тянул.

А над ними с фасоном главного махера,[462]Успев отскочь до дверей смерить,Мотькэ-Малхамовес за хвост размахивалСиним перцем фаршированную смерть.

“Господин Гуревич, вы неважно выглядите,Может быть, что-нибудь, не дай бог, съели?Молодой человек, дайте ж место родителю!Что это за такое, на самом деле.

А вы? Эй, псс!.. Белый галстук!.. Тросточка…Извинить за выраженье – вы теряете брюк.Мне чтобы было за ваши косточки —Вы же так простудитесь: на самом сентябрю”.

“Нет, кроме шуток, – что вы смотрите, как цуцики?[463]Вы ввозили сюда, мы вывозим туда.В наше время, во время революции,Надо же какое-нибудь разделение труда”.

Никакая статуя и никакой памятникНи тут, ни за границей, ни где-нибудь еще,Наверно, не рассаживались так нагло в памяти,Как вот этот вот налетчик, кривоногий черт.

В конце же концов, когда все были как пьяницы,Он поставил бомбу коло самых дверей:“Ша! Эта бомба уже от взгляда взрывается,И только через час в ней потухнет вред…”

Но только их зажмурили через шторы рыжие,Мотькэ с автобуса закричал: “Мура!”Какую жар-птицу вы там думаете высиживать?Ведь это же не бомба, а просто бурак…”

1923 Норвежская мелодия 1

Я с тоской,Как с траурным котом,День-деньскойГлядим на старый дом,До зариВ стакан гремит струя…(О, МарияМилая моя…)

2

КораблиСереют сквозь туман,Моря бликСведет меня с ума.Стой! Замри,Скрипичная змея!(О, МарияМилая моя…)

3

Разве снестьВ глазах бессонных соль?Разве естьЕще такая боль?О мирыСкрежещется ноябрь!(О, МарияМилая моя…)

4

Кончен грог.Молочницы скрипят.Скрипку в гроб,Как девочку, скрипач.ЗвонариУходят на маяк.(О, МарияМилая моя…)

5

День как год,Как черный наговор.Я да кот,И больше никого,ПримириХоть с гибелью меня,О, МарияМилая моя!

1932, Пароход “Пронто” (Норвегия), пролив Лаперуза

Владимир Луговской

(1901–1957)

Первые стихи Владимира Александровича Луговского были главным образом о Гражданской войне. Но искренний революционный энтузиазм сочетался в его поэзии с растерянным восприятием грозных событий и мучительным непониманием того, что происходит вокруг. Содержание стихов подчеркивало верность поэта идеям конструктивистов, к которым он примкнул в 1926 году. Но многое в его стихах выходило за рамки конструктивистских догм – они были лиричнее, теплее, сентиментальнее, – и вскоре последовал неизбежный разрыв.

В послевоенных стихах Луговского раскрылась бездна неизвестных возможностей поэта. Его мускулистый и крылатый стих отличается огромным масштабом мысли. В последних книгах звучит тревога поэта за судьбы мира и человеческой культуры.

Жестокое пробуждение

Сегодня ночьюты приснилась мне…Не я тебя нянчил, не я тебя славил,Дух русского снега и русской природы,Такой непонятной и горькой усладыНе чувствовал я уже многие годы.Но ты мне приснилась,как детству – русалки,Как детству —коньки на прудах поседелых,Как детству —веселая бестолочь салок,Как детству —бессонные лица сиделок.Прощай, золотая,прощай, золотая!Ты легкими хлопьямивкось улетаешь.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.Молочница цедит мороз из бидона,Точильщик торгуется с черного хода.Ты снова приходишь,рассветный, бездонный,Дух русского снега и русской природы.Но мне ты присниласькак юности – парус,Как юности —нежные губы подруги,Как юности —шквал паровозного пара,Как юности —слава в серебряных трубах.Уйди, если можешь,прощай, если хочешь.Ты падаешь сеткойкрутящихся точек.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.На кухне, рыча, разгорается примус,И прачка приносит простынную одурь.Ты снова приходишь,необозримыйДух русского снега и русской природы.Но ты мне приснилась,как мужеству – отдых,Как мужеству —книг неживое соседство,Как мужеству —вождь, обходящий заводы,Как мужеству —пуля в спокойное сердце.Прощай, если веришь,забудь, если помнишь!Ты инеем застишьпейзаж заоконный.Меня закрываетот старых нападокПуховый платоктвоего снегопада.

1929 Курсантская Венгерка[464]

Сегодня не будет поверки,Горнист не играет поход.Курсанты танцуют венгерку, —Идет девятнадцатый год.

В большом беломраморном залеКоптилки на сцене горят,Валторны о дальнем привале,О первой любви говорят.

На хорах[465] просторно и пусто,Лишь тени качают крылом,Столетние царские люстрыХолодным звенят хрусталем.

Комроты спускается сверху,Белесые гладит виски,Гремит курсовая венгерка,Роскошно стучат каблуки.

Летают и кружатся пары —Ребята в скрипучих ремняхИ девушки в кофточках старых,В чиненых тупых башмаках.

Оркестр духовой раздуваетОгромные медные рты.Полгода не ходят трамваи,На улицах склад темноты.

И холодно в зале суровом,И надо бы танец менять,Большим перемолвиться словом,Покрепче подругу обнять.

Ты что впереди увидала?Заснеженный черный перрон,Тревожные своды вокзала,Курсантский ночной эшелон.

Заветная ляжет дорогаНа юг и на север – вперед!Тревога, тревога, тревога!Россия курсантов зовет!

Навек улыбаются губыНавстречу любви и зиме.Поют беспечальные трубы,Литавры гудят в полутьме.

На хорах – декабрьское небо,Портретный и рамочный хлам;Четверку колючего хлебаПоделим с тобой пополам.

И шелест потертого бантаНавеки уносится прочь.Курсанты, курсанты, курсанты,Встречайте прощальную ночь!

Пока не качнулась манерка,[466]Пока не сыграли поход,Гремит курсовая венгерка…Идет – девятнадцатый год.

1939

Обэриуты