Сонник Инверсанта - Андрей Щупов

Дорога плавным изгибом описала холм, и легкий ветерок донес до меня не самые пристойные ароматы. Запашком тянуло от небольшого озера, раскинувшегося возле темной горы.

— Это еще что такое? — Павловский поморщился. При виде огромного темного холма я тоже недоуменно привстал.

— Это, извиняюсь, природный монумент. Своего рода дань человеческой прожорливости. Я ведь здесь хочу курорт организовать, а сюда, стало быть, экскурсии буду водить — так сказать, для наглядной демонстрации возможностей одного-единственного организма.

— Ну-ка поясни!

— Что же тут пояснять? Фараоны в свое время пирамиды из камней строили, ну, а я решил использовать более натуральные составляющие — урину и фекалии. Слева от вас — то, что человек пропускает за жизнь через собственные почки, справа — обычные экскременты.

— Это вон та гора, что ли?

— Она самая. Озеро, кстати сказать, тоже немаленькое. Глубина в иных местах до пяти метров доходит. Ко мне даже эксперты из Европы приезжали, специально замеряли. Гору тоже просвечивали приборами, не верили, что фекалии.

— Да-а… — протянул я. — Кто же такое чудо сотворить-то сумел?

— Нашелся один доброхот доброволец. Руки как крюки, работать не хочет, зато жрать готов в три горла. Я ему денежки плачу, кормлю, пою от пуза, а он, значит, поддерживает мой эксперимент на должном уровне. — Тарас по-собачьи мотнул головой, отгоняя докучливую осу. — Во всяком случае, почестнее, чем у тех же фараонов. Они-то в свои пирамиды, считай, ни камушка не вложили. А тут все без обмана.

Я удивленно качнул головой, Павловский скептически хмыкнул.

Возле каменной стелы телега притормозила. Нахмурившись, я прочел выбитые на каменной поверхности строки: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа. Вознесся выше он главою непокорной аж Чингидинского столба».

На это я только покрутил головой. Хорошо хоть имя Пушкина здесь не значилось. Вместо подписи фермер оставил пустое место.

— Такое вот наследие мы после себя и оставляем. Нечем гордиться, верно? — Тарас дернул вожжи, и мул вновь поплелся по дороге.

Озеро мочи и каловая гора торжественно проплыли мимо нас. Странно, но, глядя на эти натуралистические памятники, я ощутил грусть. Молчал Димка Павловский, молчал и я. Глядеть на окаменевшую гору фекалий было в высшей степени муторно — и даже не столько из-за запахов, сколько от понимания сиюминутности всего сущего. Тарас был прав, гордиться подобными результатами не очень-то хотелось. А ведь это была всего-навсего физиология, не учитывающая ни обид, ни крови, ни предательства…

Вдоль дороги потянулись глиняные мазанки, мы въехали на территорию деревни.

— Как называется это место?

— Местные прозывают его Текаль. Уж не знаю, кто это выдумал.

— А что это? Деревня или город?

— Да черт его!.. Вообще-то считается, что город, но между нами говоря — самая настоящая деревня. — Тарас небрежно циркнул слюной, но особого яда в его голосе я не уловил. Он просто констатировал факт.

— Какой же это город, — продолжал он рассуждать, — если дорог нет, электричества сроду не водилось и всем поголовно приходится жить своим натуральным хозяйством?

— Ничего, — обнадежил я фермера. — Наладим жизнь, и все у вас тут появится.

— Ой, сомневаюсь, Ваше Величество. Появиться оно может и появится, а только лучше уже не будет.

— Как это?

— Да так. Жизнь — она завсегда к худшему меняется. Молодость — ее ведь назад не вернуть. Так вот и с землицей нашей. Чем старше становится — тем смурнее и злее. Опять же и люди год от года скучнеют. Да и как тут не поскучнеть, когда кругом фильмы завлекательные, в журналах фотографии цветные, от радиоволн голова начинает болеть. А ведь детишкам-то нравится, они уже без этого и жизни своей не мыслят. Эвон сосед у нас учителем работает — рассказывал, что вызвал однажды девицу к доске, а она вышла да пукнула. Громко так. И что? Одноклассники, понятно, похихикали, а она ничего. Улыбнулась так мило, поправила челочку — и всех делов. А в наше время — от стыда бы человек сгорел, случись такое при людях.

— Ничего, Тарас, нравы мы тоже изменим! — не слишком уверенно заявил я.

— Выходит, для этого ты все и затеял? — пробормотал Павловский.

— Для этого в том числе. Увидишь, Димон, все вокруг изменится. Власть и сила должны опекать людей! Людей, а не самих себя.

— Так-то оно так, только про каких людей ты толкуешь?

— В первую очередь про талантливых, — жестко отчеканил я. — Таких, например, как Тарас.

— А таких, Петруша, всегда было абсолютное меньшинство.

— Ну и что?

— Как это что? Значит, большинство тебя будет ненавидеть.

— Черта-с два! Большинство меня будет уважать, как уважают всякую силу.

— Кары-Мурзы начитался?

— Не только.

— Оно и видно, пророк хренов. Лавры господина Авеля жить спокойно не дают?

— Причем тут Авель? Кроме своих предсказаний он ничего, в сущности, не сделал, а мы будем делать. И наведем в наших империях порядок.

— Чушь собачья. Ты развернешь очередную смуту, только и всего. — Дмитрий покачал головой. — Ни ты, ни Ленин, ни Гитлер со Сталиным — никто не читал Фрейда. А если и читали, то ни хрена так и не поняли. А по Фрейду нации никогда не мирятся со своими обидами и своим вассальным положением. Общественное бессознательное сильнее любой власти. Именно поэтому Тень Чегевары бессмертна. Она будет появляться всюду, где когда-либо ступала нога захватчика — у басков, в Палестине, в Чечне и в Ираке. А одними гамбургерами, Петруша, порядок не наведешь.

— Чегевара был романтиком, только и всего. В одной руке гитара, в другой автомат — вот и весь секрет его популярности. Об этом, кстати, мы тоже подумаем. О музыке, о моде, о молодежных кумирах.

— Не себя ли ты имеешь в виду?

— Причем тут я? Мы создадим культ талантов, понимаешь? Будем развивать акмеологию, поддерживать гениев, дарить людям новую иерархию и новую элиту.

— Какую еще элиту? — Павловский фыркнул. — Тех, что будут под Вивальди читать Камю? Или, танцуя на дискотеке, цитировать Сартра с Достоевским?

— Почему бы и нет?

— Да потому что нет и еще раз нет. Тебе придется вдалбливать свою иерархию через смерть и большое насилие. Придется возрождать опричнину, вновь создавать «гулаги» и Орден надсмотрщиков. — Павловский вздохнул. — Впрочем, искомый Орден ты уже создал. Да и Малютой Скуратовым собственным обзавелся.

— Если ты о хитроумном Корнелиусе, то скорее уж он Жиль де Рэ.

— Та самая «Синяя борода» в баронском звании?

— Не только. Помимо баронского звания Жиль де Рэ носил еще титул маршала. Кроме того, не забывай, он был телохранителем Орлеанской девы.

— Это ты-то у нас Орлеанская дева?

— Не ерничай!..

— А чего — не ерничай! Ты у нас далеко пойдешь! Никакому де Рэ во сне не приснится! Еще прицепи к своим танкам по метле и собачьей голове. А после, глядишь, и до судебного капитула додумаешься.

— А ты вспомни, как губернатор Калуги издевался над юным царем Александром. Ведь в открытую насмехался! А хозяин Владимирской губернии подавно беспредельничал — собственных крестьян, как зайцев лесных, расстреливал. А проверяющие из столицы попросту исчезали.

— Ну и что?

— А то, что происходило это по одной единственной причине. — Я сурово поджал губы. — Не было при Александре Первом нормального карательного органа.

— Нормального и карательного — хорошее сочетание!

— Как бы то ни было, но ассенизаторы с золотарями были нужны всегда. Не будет их, люди попросту утонут в дерьме.

— Может, да, а может, и нет…

Я посмотрел в лицо Павловскому. Оно снова двоилось, пытаясь деформироваться в маску ссохшегося Звездочета. И неожиданно вспомнилось, как впервые мне довелось ударить кулаком по человеческому лицу. Человеком этим был Димка Павловский. Забавно, но именно Димка когда-то научил меня драться. Точнее — научил бить по лицу. До той поры я был в определенном смысле девственником. Всех своих школьных врагов я брал на вполне рыцарские приемы, сбивал на землю передней или задней подножкой, выкручивал руки, использовал удерживающие захваты. Мне казалось, что этого вполне достаточно, дабы одержать честную победу. Казалось до того рокового дня, когда, всерьез рассорившись с Димкой Павловским, я впервые сошелся с ним у школьных гаражей. Это была не первая наша схватка, но всякий раз я легко укладывал его на лопатки. Правда, перед этим он успевал мне раз пять или шесть съездить по физиономии. И он же всякий раз по завершению схватки добродушно объяснял, что, не научившись бить по лицу, я никогда не буду по-настоящему сильным.

— Враг — это враг, — вещал Димка, — и если ты будешь с ним церемониться, он никогда не угомониться. Сам посмотри, тебя даже Юрок с Веней не боятся. Ты с ними борешься, а им это по барабану. Тот же Юрок тебе в рыло плюет, а Веня чинарики в твой портфель подбрасывает.