Маленькая жизнь - Ханья Янагихара

Они по-прежнему иногда видятся, в основном у кого-нибудь в гостях, всегда в компании других людей, и общаются вежливо и приветливо. Они обмениваются новостями и любезностями, и это самое невыносимое. Джей-Би больше никогда не порывался его обнять или поцеловать; он теперь подходит к нему с заранее протянутой рукой, и Джей-Би ее берет и пожимает. Он послал Джей-Би цветы — с лаконичной запиской, — когда открылась выставка «Секунды, минуты, часы, дни», и хотя на открытие он не пришел, но заглянул в галерею в ближайшую субботу, по дороге в офис, и провел там час, медленно переходя от одной картины к другой. Джей-Би намеревался включить в этот цикл и себя, но в конце концов передумал: там были только он, и Малкольм, и Виллем. Картины были хороши, и, глядя на них, он думал не столько о жизни, изображенной на полотнах, сколько о жизни, создавшей их, — многие из этих картин были написаны, когда Джей-Би находился в самом беспомощном, в самом жутком состоянии, и при этом они были написаны уверенной, умной рукой, и невозможно было не думать о том, до чего добрый, нежный и благородный человек их создал.

Малкольм по-прежнему общался с Джей-Би, хотя счел нужным извиниться перед ним за это. «Вот уж ерунда, Малкольм, — сказал он, когда Малкольм признался в своем прегрешении и попросил благословения. — Конечно, ты должен с ним общаться».

Он не хочет, чтобы они все отвернулись от Джей-Би; он не хочет, чтобы Малкольм считал нужным доказывать свою верность ему, порвав все связи с Джей-Би. Он хочет, чтобы у Джей-Би по-прежнему был друг, знающий его с восемнадцати лет, когда он был самым остроумным и блестящим студентом и все вокруг, включая его самого, знали об этом.

Но Виллем больше с Джей-Би не разговаривал. Когда Джей-Би вернулся из клиники, Виллем позвонил ему и сказал, что они не могут оставаться друзьями и Джей-Би знает почему. И на этом все кончилось. Его это удивило и огорчило, потому что он всегда любил смотреть, как Джей-Би и Виллем над чем-то вместе хохочут, как сцепляются в споре, любил, когда они рассказывают ему о себе — оба были такие бесстрашные, такие смелые; они служили его проводниками в менее скованный, более радостный мир. Они всегда умели наслаждаться жизнью, и он всегда этим восхищался и был благодарен, что они готовы делиться с ним этим умением.

— Слушай, Виллем, — сказал он как-то раз, — я надеюсь, ты перестал общаться с Джей-Би не из-за меня.

— А из-за кого же, — ответил Виллем.

— Но это не повод, — сказал он.

— Глупости, — сказал Виллем. — А что тогда повод?

Он никогда раньше через такое не проходил, поэтому не понимал, какой это медленный, печальный и сложный процесс — умирание дружбы. Ричард знает, что ни он, ни Виллем больше не общаются с Джей-Би, но не знает почему — по крайней мере, он ему не рассказывал. Теперь, когда прошло столько лет, он даже ни в чем уже Джей-Би не винит, он просто не может забыть. Он чувствует, что какая-то маленькая, но неотвязная часть его всегда ожидает, что Джей-Би повторит свой трюк; он боится еще раз остаться с Джей-Би наедине.

Два года назад, когда Джей-Би впервые не приехал в Труро, Гарольд спросил, что случилось.

— Ты про него теперь ничего не рассказываешь, — сказал он.

— Ну, — он запнулся, не зная как продолжить, — мы больше… мы больше в общем-то не дружим, Гарольд.

— Как жалко, Джуд, — помолчав, отозвался Гарольд, и он кивнул. — Можешь рассказать, что произошло?

— Нет, — сказал он, сосредоточенно отрубая верхушки редисок. — Долгая история.

— Можно что-то поправить, как тебе кажется?

Он помотал головой:

— Вряд ли.

Гарольд вздохнул.

— Как жалко, Джуд, — повторил он. — Тяжело должно быть. — Он молчал. — Я, знаешь, всегда любил, когда вы были вчетвером. Что-то в этом было особенное.

Он снова кивнул.

— Я знаю, — сказал он. — Все так. Я скучаю по нему.

Он по-прежнему скучает по Джей-Би и, наверное, будет скучать всегда. Он особенно скучает по Джей-Би на таких вот свадьбах; в прежние времена они провели бы весь вечер вчетвером, болтая и потешаясь над остальными, возбуждая зависть и смутную неприязнь своей общей радостью, радостью общения. Но теперь Джей-Би и Виллем приветствуют друг друга кивком через стол, а Малкольм говорит что-то очень быстро, пытаясь замаскировать напряжение, и они вчетвером — он всегда будет думать об этом «они вчетвером», «мы вчетвером» — начинают с неожиданным пылом расспрашивать остальных трех соседей по столу, громко смеяться их шуткам, прикрываться ими без их ведома, как живым щитом. Он сидит рядом с бойфрендом Джей-Би, белым мальчиком из хорошей семьи, как тот всегда мечтал, — ему чуть за двадцать, он только что получил диплом медбрата и явно без ума от Джей-Би.

— Какой Джей-Би был в колледже? — спрашивает Оливер, и он отвечает:

— Примерно как и сейчас — смешной, резкий, невыносимый, умный. И талантливый. Он всегда, всегда был талантлив.

— Гммм, — задумчиво говорит Оливер, не отрывая глаз от Джей-Би, который слушает Софи с преувеличенным вниманием. — Мне никогда не приходило в голову, что Джей-Би смешной.

И тогда он тоже смотрит на Джей-Би и думает: это Оливер чего-то не понял про Джей-Би или Джей-Би на самом деле стал кем-то иным, кем-то, в ком он не узнал бы человека, с которым дружил столько лет.

В конце вечера наступает пора поцелуев и рукопожатий, и когда Оливер — которому Джей-Би явно ничего не рассказал — говорит ему, что им надо бы встретиться втроем, потому что он всегда мечтал поближе познакомиться с ним, с одним из старейших друзей Джей-Би, он улыбается, и говорит что-то уклончивое, и машет Джей-Би рукой, перед тем как выйти на улицу, где его дожидается Виллем.

— Ну и как ты? — спрашивает Виллем.

— Ничего, — отвечает он, улыбаясь. Кажется, такие встречи с Джей-Би Виллему даются еще тяжелее, чем ему. — А ты?

— Ничего, — говорит Виллем. Робин подъезжает к тротуару; они с Виллемом остановились в гостинице. — Я тебе завтра позвоню, хорошо?

Вернувшись в Кеймбридж, он заходит в тихий дом и крадется в ванную, где достает свой пакет из-под плитки рядом с унитазом и режет, пока не чувствует полную опустошенность, держит руки над ванной, глядя, как фарфор окрашивается в алый цвет. Как и всегда после встреч с Джей-Би, он размышляет о том, правильно ли он поступил. Он думает, все ли они — он, Виллем, Джей-Би, Малкольм — в эту ночь не смогут заснуть дольше обычного, вспоминая лица друг друга и разговоры, хорошие и плохие, которых было немало за двадцать с лишним лет их дружбы.

Если бы, думает он, я был бы не я, а кто-то лучше. Если бы я был благороднее. Если бы я был меньше зациклен на себе. Если бы я был храбрее.

Потом он встает, ухватившись за полотенцесушитель; в этот раз он порезался слишком сильно, у него кружится голова. Он подходит к зеркалу, которое закреплено на обратной стороне шкафа в ванной, это зеркало отражает его во весь рост. В квартире на Грин-стрит нет таких зеркал. «Никаких зеркал, — велел он Малкольму. — Не люблю их».

На самом деле он не хочет встречаться с собственным изображением; он не хочет видеть свое тело, не хочет смотреть себе в лицо.

Но здесь, у Гарольда и Джулии, зеркало есть, и он стоит перед ним несколько секунд, разглядывая себя, а потом принимает сгорбленную позу, как сделал Джей-Би в тот вечер. Джей-Би был прав, думает он. Он был прав. Вот почему я не могу его простить.

Вот он разевает рот. Вот он ковыляет, описывая небольшой круг. Вот он волочит ногу. Его стоны разносятся по молчаливому, тихому дому.

В первую субботу мая у них с Виллемом Тайная вечеря — последний ужин перед разлукой — в крошечном, страшно дорогом японском ресторане возле его офиса на Пятьдесят четвертой улице. В ресторане всего шесть мест, широкая, бархатистая стойка из кипариса, и все три часа, что они тут сидят, они единственные посетители.

Хотя они оба заранее знали, сколько здесь стоят суши, они с изумлением смотрят на счет, а потом начинают хохотать — он не мог бы сказать отчего: от абсурдности идеи, что можно столько заплатить за еду, оттого, что они все-таки это делают, или оттого, что могут себе это позволить.

— Давай я, — говорит Виллем, но пока Виллем шарит в кармане, официант возвращается с его карточкой, которую он дал ему, пока Виллем был в туалете.

— Ну елки, Джуд, — говорит Виллем, и он улыбается.

— Это последний ужин, Виллем, — говорит он. — Можешь угостить меня тако, когда вернешься.

— Если вернусь, — отвечает Виллем. Это их обычная шутка последнего времени. — Джуд, спасибо. Ты это зря, но спасибо.

Стоит первый теплый вечер в году, и он говорит Виллему, что, если тот хочет отблагодарить его за ужин, пусть пройдется с ним.

— Далеко? — с опаской спрашивает Виллем. — Мы не пойдем пешком до самого Сохо, Джуд.