Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек - Ханс Шерфиг

В дни своей молодости директор Харрикейн плавал стюардом на пароходе, который курсировал между Фредериксхавном и шотландским городком Лит. Впоследствии он всегда вспоминал об этом времени, как о годах, когда он «разъезжал по делам коммерции и учился в Англии».

Директор Харрикейн умеет говорить по-английски и старается построить свою жизнь на англосаксонский лад. Он любит рассказывать о роскошной шотландской природе, о том, какое там раздолье охотникам, потому что местным жителям запрещено возделывать землю. Ему нравятся клетчатые шотландские галстуки и носки, и он умеет играть в гольф и в бадминтон. «Олл райт!» — говорит он по телефону с чисто английской интонацией.

Когда пароход стоял в Литском порту, Харрикейн часто посещал воскресную школу для моряков. Но потом, вспоминая об этой школе, он стал называть ее колледжем. «Когда муж учился в шотландском колледже», — говорит фру Харрикейн.

Директор Харрикейн внимательно следит за успехами сына в английском языке, готовит с ним домашние задания и заставляет его пересказывать уроки. В одном параграфе речь идет о человеке, которого зовут Томас Хейвуд и который утром, встав с постели, видит из своего окна Хрустальный дворец. По мере того как герой надевает нижнее белье, оно описывается во всех подробностях. Бедняге Хейвуду приходится обливаться потом в своей многослойной одежде, чтобы ученики могли заучить все необходимые слова. Однако директор Харрикейн, отметив про себя все эти подробности, решает, что именно так должен одеваться истый английский джентльмен.

Иногда отец спорит с сыном о том, как надо произносить то или иное слово. Современная транскрипция, видимо, была изобретена после отъезда директора Харрикейна из Англии, и он ее не признает.

—      Может, ты собираешься учить меня говорить по-английски? — спрашивает он сына. — Ты думаешь, что знаешь больше, чем твой отец?

—      Но ты посмотри транскрипцию, отец. И господин Ольсен тоже так произносит...

—      Англичане не употребляют никакой транскрипции, милый Иорген. Не знаю, был ли в Англии господин Ольсен, но я там был и там учился.

—      Но, может, он все-таки прав? — робко вмешивается фру Харрикейн.

—      Он не прав. Я полагаю, что знаю Англию и англичан немножко лучше, чем этот господин Ольсен.

—      Но вдруг сейчас объясняют по-другому? Теперь ведь новые методы, — осторожно предполагает фру Харрикейн.

—      Господин Ольсен говорит, что мы должны пользоваться транскрипцией, — настаивает Иорген.

—      Ну, видно, он знает язык лучше, чем сами англичане. Хотел бы я послушать, что сказали бы англичане насчет этой самой транскрипции господина Ольсена! И вообще не смей возражать отцу!

—      Да, милый Иорген, никогда не возражай отцу! — поддакивает фру Харрикейн.

—      Может, твой господин Ольсен считает, что в английском колледже не умеют говорить по-английски?

Иорген сдается и произносит слово так, как требует отец, но одновременно старается не забыть, как его надо произносить в школе перед господином Ольсеном. Это своего рода двойная бухгалтерия. И такой двойной бухгалтерии немало в его жизни.

Он видит, как ведет себя отец, когда ему звонят по телефону. Как он сидит и топает ногами, чтобы клиент на другом конце провода думал, что директору приходится идти по длинной анфиладе комнат.

Он знает, что мать часто уносит из дома вещи в учреждение, которое называется «ломбард». Но дома говорят, что их снесли в починку, и Иорген должен делать вид, будто верит этому.

В жизни вообще много неразберихи. Людей, которые приносят счета и ругаются, требуя денег, отец называет покупателями и клиентами. При этом отец и мать внушают сыну, что он никогда не должен лгать. Обман, нечестность — самое худшее на свете. Надо всегда быть правдивым и честным, милый Иорген!

Но когда является мясник и кричит в прихожей, что он больше не намерен отпускать в кредит, дома говорят, что придется покупать у другого мясника, потому что у Нильсена стал теперь никуда не годный товар.

В прошлом году их фамилия была Хансен. В этом году они стали называться «Харрикейн». Обычная перемена фамилии. Но отец начал уже поговаривать о древнем роде Харрикейнов, происходящем из Старой Англии.

А товарищи в школе дразнят его из-за этой новой фамилии. Они дразнят его и за многое другое. Они отнимают у него нарядную шотландскую шапочку с длинными лентами, а его самого держат насильно под водостоком.

—      Я люблю школу, — отвечает Иорген, когда кто-нибудь спрашивает его, нравится ли ему ходить в школу.

—      Меня это очень радует, — говорит его мать. — Иорген любит свою школу.

Но Иорген не любит школьных товарищей. Он боится каждой перемены. По ночам его мучают кошмары. С учением он справляется легко. У него хорошие отметки. Уроки для него не страшны. Но перемены мучительны.

Запачканный воротничок вызывает град упреков.

—      Меня огорчает, что Иорген всегда сваливает вину на других, — говорит его мать. — Провинился, так лучше признайся честно, не надо увиливать от ответственности.

Иорген плачет и твердит, что не мог же он сам держать себя под водостоком.

—      Если бы ты был парень как парень, ты никогда не позволил бы другим держать тебя под водостоком, — говорит отец. — Ты сам держал бы под ним других! Когда я был мальчишкой, я мог отколотить в школе любого задиру.

—      Но Иорген не должен драться, — возражает мать.

—      Ешь как следует, тогда станешь рослым и сильным и справишься с ребятами, — говорит отец.

И Иорген ест за обе щеки. Но это не помогает. Утром его кормят овсяной кашей. После каши дают бекон и яйца — настоящий английский завтрак — «breakfast». А потом поджаренный хлеб с джемом — «toasts with jam». А потом молоко, пивные дрожжи и рыбий жир. Иорген высок ростом, упитан и всегда сыт до отвала. Но все-таки одноклассники его колотят.

—      Вспомни все, что мы с отцом для тебя делаем, милый Иорген. И подумай, как ты нас огорчаешь, когда так небрежно обращаешься со своими вещами. Подумай обо всем этом в следующий раз, когда тебе вздумается испачкать воротничок. Порядок — самое главное в жизни. Я говорила тебе это сто раз. Порядок, порядок и еще раз порядок!

—      Правильно, и в делах то же самое, — говорит директор Харрикейн. — Порядок прежде всего. Иначе фирма не может существовать.

—      Слышишь, что говорит отец! — поддакивает фру Харрикейн.

Из Иоргена