«Если», 2004 № 9 - Журнал «Если»

Приходили обычно на Пасху, как раз после службы. Вездесущий дядько Бык был уверен, что «те» — гости из самого Пекла, смущало лишь появление таковых именно на Святой Великдень. Ни голоса, ни шороха… Скользили тени от кладбищенских ворот, окружали то одного, то другого — и прощай! Светлела, проникалась прощальным светом нестойкая мертвецкая плоть, вздрагивал воздух, замирал.

Забирали без всякого порядка — и старожилов, и тех, кто только начал обживать погост. Не все боялись. Некоторые, напротив, ждали «их» прихода, надеясь, что там, куда заберут, настанет наконец окончательная ясность. Что настанет, были уверены почти наверняка — никто из ушедших не возвращался. И вот близился очередной «их» час.

— Я-то думал, страшнее смерти ничего не будет, — поручик дернул ртом, резко втягивая воздух. — Даже не подерешься! Нет, все-таки попытаюсь, слабы «они» — без боя схарчить русского офицера!

— Мне кажется все же, что «те» — не любимые персонажи господина Фроленко, — негромко заговорил учитель. — Какое-то явление, неразумное, чисто природное. Мы ведь мало знаем законы этого мира.

— Законы тут обычные, вполне научные, — твердо возразила Оксана больше по привычке, нежели по убеждению. — Только что это? Не то ли, о чем ты, Андрюша, говорил: вторая смерть? Настоящая которая?

Моргнул недоуменно поручик Андрей Владимирович Разумовский, подобное обращение от красного бойца услыхав, однако не стал спорить.

— Кто ведает, Ксения? Именно в такие минуты, когда ждешь, за кем на этот раз, мне вновь хочется молиться, словно в детстве. А если о научных законах… Мы знаем, что уводят не первых попавшихся, не тех, что у ворот, и не по времени пребывания. И не за пропуск церковных служб — нас с тобой пока не трогали…

Тут и Оксана удивилась, величание на «ты» различив. Но и сама противиться не стала.

— … Тогда кого? Грешников? Праведников? Священника, того, который у церкви похоронен, больше сотни лет не забирали, он все плакал, просил не отставлять между небом и землей. Но и самоубийцу, что у забора лежит, больше века не трогали.

— Правило Секста Эмпирика: при недостатке данных воздержись от суждения. Да-с! — спокойным голосом констатировал Сергей Ксенофонтович. — А потому, не имея представления о перспективах, не будем заранее расстраиваться. Хотя и радоваться нет особой причины. Боюсь лишь, что в любом случае приятным отпускам на великие праздники настанет конец.

Не спорили — не о чем было спорить.

Между тем обитатели погоста возвращались — кто из церкви, кто из собственной бывшей хаты. Но угоститься, получить привычную нехитрую снедь, полагавшуюся мертвецам на Великдень, довелось немногим. Запустело село, поросли бурьяном старые пороги, почти все сельчане уже давно перебрались — кто в близкий город, кто за кладбищенскую ограду.

Дядько Бык тоже был здесь. Собрав нескольких давних знакомцев, он начал обычную беседу на любимейшую из тем: о кознях нечистой силы и о том, как силе оной укорот давать. Ему верили и не верили, но слушали охотно. Не так много развлечений на погосте, здесь и дядьке Быку будешь рад!

Поручик и Оксана тоже подошли, присели поблизости. Сергей Ксенофонтович остался, где был. При жизни ему довелось прочесть немало фольклорных сборников, и простодушные откровения господина Фроленко наводили на него скуку.

— … И получилось! — вещал дядько Бык, вздымая руки для пущей убедительности. — Все, как нужно, сделал. На заговены перед постом Великим выдолбил я из вареника сыр, положил за щеку, переночевал, не вынимая, а утром вынул и в пояс завязал…

Поручик, представив себе все дядькой проделанное, лишь хмыкнул — и внезапно для себя самого коснулся ладонью пальцев красного бойца Бондаренко. Чуть дрогнула ладонь…

— Потом заходил я с сыром этим в церковь ровно двенадцать раз, пока пост длился. А сегодня, когда к заутрене спешил, первая из ведьм мне и встретилась. Как узнал? Так она же сыру и попросила. А за нею — вторая…

— Да у них целый заповедник! — не выдержал Андрей Разумовский.

— Четыре хаты в селе, а ведьм сколько?

— Их тут на субботник со всего уезда собрали, — пояснила девушка чуть громче, чем требовалось. Услыхал дядько Бык, нахмурился.

— Точно говорю! Потом поднялся на колокольню и стал вниз смотреть. Вижу — идет тетка с доенкой на голове, за ней собака — тоже с доенкой. А следом покатило: две кошки, свинья, стог сена, а затем и вовсе колесо от мотоцикла «Ява». И клубков различных чуть ли не дюжина. Вот они, ведьмы, в обличиях своих истинных! Всем ведомо, что на Великдень силу они, проклятые, теряют, потому и разглядеть их доброму православному можно…

Не выдержала Оксана — смехом зашлась. И сама не заметила, как прижалась лицом к плечу поручика Разумовского. Видать, очень рассмешили ее дядькины байки.

— Насчет стога — правильно, — прошептал Андрей Владимирович, губами ушка ее касаясь. — Мы так на фронте гаубицы маскировали.

Не стала перечить девушка: и впрямь удачно. Идет себе стог мимо церкви, не трогает никого, всем «Христос Воскрес» говорит, счастливого Великдня желает…

— А всё почему? — еще пуще нахмурился дядька. — А потому, что в церковь отдельные граждане не ходят, главное же — коров липовой хворостиной гоняют. Да где же такое видано? Липовой хворостиной! Любая ведьма, даже пропащая самая, к корове подобраться может. Ясень, ясень требуется, сколько повторять можно?

— Ой! — внезапно послышалось совсем близко. Один из селян, давний приятель дядьки Быка, умерший от черного запоя три года назад, тыкал пальцем в сторону въезда. Замерла Оксана, руку поручика Разумовского до боли сжала.

«Те»! Уже в самых воротах!

… Скользили прозрачные тени, кресты и ограды обходя, неслышно, неспешно. Вставали мертвецы, глядели покорно, не отводя глаз. «Не за мной ли?» — без слов спрашивали. Лишь один не выдержал, на колени упал: «Забери! Не хочу больше!». Даже не дрогнула тень, мимо проплыла.

Колыхнулся воздух перед поручиком Дроздовского полка Андреем Владимировичем Разумовским. Не шелохнулся поручик, потемнел лишь взглядом, мундир свой истертый поправляя. Блеснуло пасхальное солнце на золотых погонах.

— Не его! — твердо сказала боец Рабочей и Крестьянской армии Оксана Бондаренко. — Меня бери!

Не слышит тень, не отвечает, дальше плывет. Вот уже перед девушкой она, рядом совсем. Дохнуло морозом, прожгло до костей. Шагнул вперед поручик, классового врага заслоняя.

— Сначала меня!

Дальше скользит тень, равнодушно, спокойно. За соседний крест, за ржавую ограду.