Горькая сладость - Лавейл Спенсер

Мэгги заметила, что, когда руки и голова заняты работой, ей легче справиться с постоянными мыслями об Эрике Сиверсоне. Но часто, делая перерыв, чтобы выпить чашку чая, она вдруг обнаруживала, что неподвижно стоит, глядя в окно, и ей мерещится, будто она видит лицо Эрика. По ночам, в самые беззащитные минуты, прежде чем Мэгги засыпала, его образ появлялся вновь. На нее опять накатывала волна восторженного ощущения, которое родилось с тех пор, как Мэгги увидела Эрика на пороге своего дома, и возникало легкомысленное желание оказаться в его объятиях, чтобы почувствовать прикосновение его широкой ладони к своей спине.

Но, вспоминая предостережение Кейти, Мэгги сворачивалась в клубок, как креветка, и прогоняла Эрика из своих мыслей.

Марк Броуди пригласил ее встретить Новый год у него в клубе, но Мэгги пошла к Бруки, где познакомилась с новыми людьми, играла в канасту, ела, пила и в конце концов провела там всю ночь и половину следующего дня.

В начале второй недели января Марк пригласил ее в картинную галерею в Грин-Бее. Мэгги снова отказала ему. Более того, она пропустила деловой завтрак, который устраивала торговая палата. Мэгги испугалась, что может встретиться там с Марком или Эриком.

Но однажды вечером, когда она, в своем красном свитере с надписью «Пепси», сидела на кухне, проглядывая деловую брошюрку, кто-то постучал в дверь.

Мэгги включила свет на веранде, подняла занавеску и оказалась лицом к лицу с Эриком Сиверсоном.

Опустив занавеску, она открыла дверь. На этот раз не было никаких широких улыбок, никакого проявления радости от встречи. Женщина сдержанно вглядывалась в озабоченное лицо мужчины.

Прошли долгие напряженные пятнадцать секунд, пока они смотрели в глаза друг другу. Наконец Эрик сказал:

— Привет! — Он произнес это покорно, точно человек, который только что проиграл битву с самим собой.

— Привет! — ответила Мэгги, не сдвинувшись с места и загораживая вход.

Эрик хмуро посмотрел на нее: большой красно-белый свитер, чулки на ногах, волосы собраны в хвост, из которого, словно искры бенгальского огня, разлетались во все стороны прядки выбившихся волос. Эрик молчал, чтобы дать себе и ей время разобраться в своих чувствах. Вина, желание, страх и надежда. Он был уверен, что, несмотря на прохладный тон и отчужденность, Мэгги сейчас испытывает то же, что и он.

— Можно войти?

— Нет, — сказала Мэгги, загораживая дверной проем.

— Почему? — очень тихо спросил Эрик.

Ей хотелось сжаться в комок, исчезнуть, заплакать. Но вместо этого она спокойно ответила:

— Потому что ты женат.

Эрик опустил голову, закрыл глаза и долго стоял, не двигаясь. Мэгги ждала, когда же он наконец уйдет и тем самым снимет с нее ярмо вины, которое она носила с тех пор, как мать и дочь обвинили ее. Уйдет и избавит Мэгги от искушения, исчезнет из ее памяти. Если это возможно.

Она все ждала и ждала.

Наконец Эрик тяжело вздохнул и поднял голову. В глазах было страдание, углы губ опущены. И такая знакомая поза — ноги широко расставлены, руки в карманах кожаной куртки с поднятым воротником.

— Мне надо с тобой поговорить. Пожалуйста! На кухне. Я сяду по одну сторону стола, ты — по другую. Пожалуйста.

Она посмотрела на его пикап, стоявший на горке между двумя сугробами. На дверях четко, точно газетный заголовок, были написаны имя и номер телефона.

— Знаешь ли ты, что я могу с точностью до дня и часа сказать тебе, сколько времени прошло с тех пор, как ты был здесь в последний раз? Не думай, что мне все это очень легко.

— Четыре недели, два дня и десять часов. И кто сказал, что тебе легко?

Мэгги вздрогнула, будто он дотронулся до нее, и вздохнула.

— Мне трудно говорить о том, о чем мы сейчас говорим, о том, что... что... — Она всплеснула руками. — Я даже не знаю, как это назвать. У меня какое-то предчувствие. Что происходит, Эрик?

— Я думаю, мы оба знаем, что происходит, и оба знаем, как это называется. И меня это ужасно пугает, Мэгги.

Внутри у Мэгги все дрожало, хотя она старалась держаться прохладно. На улице было три градуса, и Мэгги не могла больше стоять в дверях. Она понимала серьезность ситуации и, отступив, сказала Эрику:

— Входи.

Получив разрешение, Эрик засомневался:

— Ты уверена, Мэгги?

— Да, входи, — повторила она. — Мне кажется, нам все-таки надо поговорить.

Эрик зашел в дом и прикрыл дверь. Расстегнув куртку, он снял ее и повесил на спинку стула. На лице его по-прежнему было то же решительное выражение. Мэгги стала готовить кофе, не спрашивая, хочет он или нет, потому что знала — хочет. Для себя она достала пакетик с чаем.

— Чем ты занималась? — спросил Эрик, разглядывая разбросанные на столе линейки, кальку, вырезки и наклейки.

— Пыталась сделать макет рекламы для бюллетеня торговой палаты.

Эрик придвинул к себе макет и принялся рассматривать аккуратно размеченный текст и сделанный тушью рисунок, на котором был изображен дом Хардинга со стороны озера. Эрик чувствовал какую-то пустоту и растерянность. К тому же он был очень неуверен в себе.

— Ты не пришла на последний деловой завтрак торговой палаты.

Забыв, что держит в руке макет, Эрик следил, как Мэгги ходит по кухне, наливает воду, мелет кофе.

— Да, не пришла.

— Чтобы не встречаться со мной?

— Да.

Значит, он был прав. Она мучилась так же, как и он.

Мэгги зажгла конфорку, поставила на огонь кофейник, вернулась к столу, отодвинула в сторону бумаги и освободила место перед Эриком. Затем поставила на стол тарелку со сдобными булочками, масло, положила нож, взяла чашку с блюдцем, наполнила сахарницу. Кофе начал подниматься, и Мэгги сделала огонь поменьше. Покончив с делами, она повернулась к Эрику и встретила его страдающий взгляд.

Мэгги села напротив, положила руки на стол, сцепив пальцы, посмотрела ему в глаза.

— Как встретил Рождество? — спросила она.

— Дерьмово. А ты?

— Я тоже дерьмово.

— Сначала расскажи ты.

— Ладно. — Мэгги глубоко вздохнула, сложила вместе указательные пальцы и нацелила их на Эрика. — Мать и дочь обвинили меня в том, что я кручу с тобой роман, и после пары прекрасных скандальчиков, разозлившись, они обе уехали. С тех пор я их не видела.

— О, Мэгги, мне очень жаль! — Эрик взял ее за руки.

— Ничего. — Мэгги высвободила руки. — Хочешь верь, хочешь не верь, но мы поругались не столько из-за тебя, сколько из-за того, что я пытаюсь быть независимой. Им это не нравится. Собственно говоря, я лишь сейчас начала понимать, что моей матери не нравится во мне все, особенно то, что я могу быть счастлива. Она просто мелочная, и, когда я это поняла, меня перестала мучить совесть. Что же касается Кейти, то она все еще не пришла в себя после смерти отца. Сейчас она в таком возрасте, когда дети становятся очень эгоистичными. Со временем это пройдет. Ну, а теперь ты рассказывай о своем Рождестве, Нэнси понравилось кольцо?