С графом Мирбахом в Москве - Карл Ботмер

Эти опасения мои были до некоторой степени приняты во внимание министерством иностранных дел в переговорах его с русской делегацией, и в окончательном тексте договора о принятии "ручательства" уже не говорится. Вместо этого выражения избрано более мягкое: Германия будет "за то", чтобы на Кавказе войска третьей державы не переступали той линии, которая обозначена в договоре. Но и в такой формулировке соглашение это, по моему мнению, впоследствии подтвердившемуся, явилось опасным испытанием наших союзных отношений с Турцией.

В то время как в Берлине между министерством иностранных дел и русской делегацией мирно шли переговоры о дополнительных договорах, в Москве, где после убийства графа Мирбаха руководство делами нашего дипломатического представительства перешло к тайному советнику доктору Рицлеру, положение вещей до некоторой степени обострилось.

Убийцами графа Мирбаха были Блюмкин и Андреев, известные члены партии левых социалистов-революционеров и служащие "Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией", в составе которой было очень много сторонников этой партии. Непосредственно перед покушением на собраниях левых социалистов-революционеров велась сильная агитация против германского представительства, причем подкреплялась она ссылками на помощь, которую Германия оказывала на Украине контрреволюционному гетману Скоропадскому, и на те поставки съестных припасов и товаров, которые она вымогала у русского народа. Вожди этой партии, главным образом госпожа Спиридонова, за день до покушения держали страстные, возбуждающие речи против Германии на Всероссийском съезде Советов, вызывая яростные манифестации против графа Мирбаха. После покушения убийцы графа Мирбаха скрылись на главную квартиру левых социалистов-революционеров, в бывшую казарму на Покровском бульваре. Здесь, вместе с несколькими своими единомышленниками, убийцы были окружены и осаждены, но, в конце концов, все же сумели бежать - при обстоятельствах довольно загадочных. Русское правительство, показав, правда, большое усердие по части извинений за случившееся, обнаружило, однако же, гораздо меньшее усердие в преследовании убийц и зачинщиков. Хотя оно и представило в конце концов нашему представителю список, в котором значилось свыше ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении. Однако же в этом списке не было имен ни убийц, ни главных зачинщиков. [...]

Ввиду такого положения и неослабевающей угрозы благополучию посольского персонала, управляющий делами германского представительства, с согласия министерства иностранных дел, обратился к русскому правительству с предложением впустить один батальон германских солдат военного состава для охраны посольства. Это предложение вызвало большое возбуждение со стороны советского правительства. Господин Иоффе обратился в министерство иностранных дел в Берлине, которое отказалось от первоначального предложения, удовольствовавшись допущением трехсот германских солдат одетых в гражданское платье! - для охраны посольства. Благодаря энергичному и ловкому поведению управляющего делами германского представительства, нам в связи с этим случаем удалось, по крайней мере, добиться удаления военных миссий Антанты, все еще продолжавших свои бесчинства в Москве.

Все это случилось еще до окончательного назначения меня в Москву, и наиболее существенное об этих событиях я узнал в министерстве иностранных дел в короткий промежуток времени между назначением моим и отъездом в Москву. При этом я узнал также, что управляющим делами нашего представительства, при поддержке военного атташе, испрошено было в во время кризиса, вызванного восстанием Муравьева, разрешение в случае необходимости оставить Москву вместе со всем персоналом нашей миссии. Оставшись неиспользованным, ввиду быстрого подавления муравьевского мятежа, разрешение это, данное статс-секретарем Министерства иностранных дел, было продлено им на случай необходимости в будущем. Но только в Москве, со слов управляющего делами нашего представительства, мне стало известно о том, что московское представительство усматривало в убийстве графа Мирбаха важный повод к тому, чтобы порвать связь с большевизмом, все равно непрочную, и таким образом открыть путь для последовательной политики соглашения с небольшевистской Россией. В Берлине эта политика не встретила, однако же, сочувствия. Явное разногласие с нашим представительством в Москве статс-секретарь фон Гинце объяснял мне чрезмерной нервозностью наших московских представителей. Что же касается других лиц, с особым усердием работавших над составлением дополнительных договоров с советской Россией, то уже тогда они производили на меня такое впечатление, как будто московские донесения являются для них нежелательной и досадной помехой их переговорам с советским правительством. Да и содержание самих договоров этих, как я впоследствии, будучи в Москве, установил, никогда не доводилось до сведения нашего московского представительства, несмотря на неоднократные жалобы на этот счет со стороны последнего. Проект дополнительных договоров, привезенный мною в Москву, был первым экземпляром, который вообще довелось увидеть членам тамошнего представительства нашего. Министерство иностранных дел не могло не знать, какие тяжелые опасения вызывали у московского представительства существенные пункты дополнительных договоров.

Как бы там ни было, но статс-секретарем было выражено пожелание о всемерном ускорении моего отъезда в Москву, чтобы как можно скорее на месте составить cебе ясное представление о положении вещей. При этом решение вопроса о перенесении местонахождения германского представительства было предоставлено всецело на мое усмотрение.

Таким образом, уже 26 июля, через несколько дней после моего назначения, я выехал из Берлина в Москву. Я выговорил себе право, по выяснении общего положения, вернуться в Берлин для доклада и устройства личных дел.

У военной границы, в Орше, на вокзале ожидал меня представитель Народного комиссариата иностранных дел с отрядом сильно вооруженных латышей-телохранителей и экстренным поездом. Следование по русской территории шло быстро и беспрепятственно. Мы могли свободно быть в Москве между 7 и 8 часами вечера. Однако же приблизительно километров за сто от Москвы машинисту было отдано строгое распоряжение не прибывать в город ранее десяти часов. Ввиду этого поезд пошел черепашьим шагом. Около Кунцево, приблизительно в 14 километрах от Москвы, поезду дан был сигнал остановиться. У моего вагона появился доктор Рицлер и пригласил меня и моего спутника, прикомандированного к московскому представительству, советника посольства графа Басевица, оставить поезд: желательно-де избегнуть моего прибытия с вокзала. На дороге нас ожидал г-н Радек, тогдашний начальник среднеевропейской секции народного комиссариата иностранных дел, и на своем автомобиле незаметно доставил нас в город. Не возбуждая внимания, мы приехали на Арбат, в одной из боковых улиц которого, в тихом Денежном переулке, находилась вилла Берг, местопребывание нашего представительства. Господин Радек заметил, что хотя ничего особенного опасаться нет оснований, но о моем прибытии могло стать известно и меры предосторожности не мешают.

В тот же вечер и следующее утро я познакомился поближе с важнейшими из моих сотрудников, послушал их доклады о положении дел и познакомился с их оценкой общего положения. Все как военные, так и гражданские лица, были согласны в том, что большевистскому правительству угрожают большие опасности как вне страны, так и внутри ее; что у этого правительства нет ни малейшего стремления к искренней совместной работе с Германией; что хотя оно, при нынешнем тяжелом его положении, старается избегнуть разрыва с нами и хотело бы даже заручиться по возможности нашей материальной и моральной поддержкой, но, тем не менее, всякое мероприятие, выгодное для Германии, будет сведено им на нет посредством упорнейшего пассивного сопротивления и под маской самого предупредительного отношения и самых любезных обещаний; что очевидное стремление известных лиц, к интимному сотрудничеству с большевистским правительством и к заключению с этой целью дополнительных договоров с ним прямо-таки натравливает против Германии всю небольшевистскую Россию, не принося в то же время нам ни малейшей осязательной пользы; и что, наконец, положение германского представительства в Москве, несмотря на усиленную охрану его отрядом латышей, по-прежнему остается серьезно угрожаемым и продуктивная деятельность его невозможна. Предполагаемая присылка из Берлина трехсот человек в гражданском платье была признана со стороны военных членов представительства совершенно недостаточной охраной.

С первым визитом я направился к г-ну Чичерину, народному комиссару иностранных дел, квартира которого помещалась в отеле Метрополь на Театральной площади. Следуя настояниям своих сотрудников, я отправился к нему без предварительного оповещения и притом не в посольском автомобиле, а в небольшом экипаже. Через несколько минут лошадь потеряла подкову. Вместе с сопровождавшим меня доктором Рицлером, неузнанные и не обращая на себя внимания посторонних, мы отправились пешком по опасной Москве, производившей почти такое же впечатление, как и впоследствии революционный Берлин. Г-н Чичерин, производивший впечатление встревоженного и запуганного ученого, с печальными глазами и меланхолическим взглядом, тотчас же заговорил со мной о своих опасениях за Баку, которому угрожает непосредственная опасность со стороны турецких войск, и напомнил о данных г-ну Иоффе обещаниях германского правительства относительно защиты этого города. На основании моих берлинских сведений я усомнился в намерении Турции направить удар на Баку и заверил г. Чичерина в том, что германским правительством будут предприняты все совместимые с союзными силами средства, чтобы сдерживать турок. Относительно дополнительных договоров г. Чичерин сказал, что еще не имеет текста договоров в редакции, принятой в Берлине обеими сторонами, и что по получении окончательно отредактированного проекта договоры должны подвергнуться подробному обсуждению в Совете народных комиссаров прежде, чем он сможет установить свое отношение к ним. Он оживился лишь тогда, когда заговорил о внутреннем положении. Революцию совершили промышленные рабочие, но в России они в численном отношении составляют незначительное меньшинство населения. Поэтому судьба революции зависит от деревни, отношение которой до сих пор было безразличным или даже враждебным. Ввиду этого большевики мобилизуют теперь "деревенскую бедноту" против "деревенских богатеев". Повсюду в деревнях образуются Советы, и к ним переходит вся власть. Право избирать в эти Советы принадлежит, конечно, только неимущим. Таким образом, советскому правительству удастся распространить свою власть и на деревню.