«Грант» вызывает Москву - Василий Ардаматский

— Мне не о чем с вами разговаривать, — ровным глухим голосом заявил адмирал. — Все, что я считал нужным, я уже сказал вашему начальству в Берлине. Прошу извинить, у меня совещание.

«Так… Это весьма интересно. — думал Релинк, еще держа в руке умолкшую трубку. — И объективно получается, что Шрагин и адмирал находятся в каком-то сговоре. Неужели нитка потянется к этой надутой лягушке с адмиральским званием?»

Релинку очень хотелось сейчас поверить в это, и он тут же позвонил майору Каппу. Но телефон майора не отвечал. Соединившись с адъютантом Бодеккера, Релинк узнал, что Капп в кабинете адмирала на совещании.

— Вызовите его, — приказал Релинк.

Услышав голос Каппа, он спросил:

— Упиваетесь болтовней адмирала? Больше у вас нет никаких дел?

— Обсуждается очень важный вопрос, — ответил Капп.

— Прошу вас немедленно быть у меня, — Релинк бросил трубку.

До приезда Каппа Релинк обошел кабинеты, в которых его сотрудники вели допросы людей, считавшихся сообщниками Шрагина. Во всех кабинетах происходили «танцы со стулом», и эта картина несколько успокоила Релинка: все шло правильно, так, как следует.

— Двое подготовлены, — доложил Бульдог. — Третий безнадежен.

— Не позже как через час проведем очные ставки, — сказал Релинк и вернулся в свой кабинет. Там его уже ждал Капп.

— Что за сверхважные вопросы вы обсуждаете с вашим адмиралом? — насмешливо спросил Релинк.

— Действительно, очень важные, — ответил Капп. — Вырабатываются меры по уничтожению завода на случай оставления нами этого города.

— Что, что? — не поверил своим ушам Релинк. — Очевидно, у нашего адмирала прокисли мозги.

— Таков приказ штаба группировки «Юг». Мотивируется это ходом военных событий на Кавказе.

— Мне все это известно, но почему об этом идет болтовня на каких-то полугражданских совещаниях? — Релинк решил не обнаруживать перед майором свою неосведомленность.

— Совещание созвал адмирал, и оно довольно узкое, — пояснил Капп.

— Ладно, я разберусь в этом, — заявил с угрозой Релинк. — Вам известно, что адмирал берет под защиту арестованного у вас опасного врага Германии?

— Мне известно только его недоумение по этому поводу, но должен заметить, что в своем недоумении адмирал далеко не одинок.

— Вы тоже недоумеваете? — спросил Релинк.

— Я уверен в вашей осведомленности. — Капп явно уклонялся от прямого ответа.

— Но ведь вы, а не я — глаза партии на этом заводе, — ехидно наметил Релинк.

— Со стороны партии ко мне претензий нет, — с достоинством ответил Капп.

— А вы, майор, сами посмотрите на себя со стороны, — предложил Релинк. — Я ведь помню, как вы прибежали ко мне с листовкой, которую на самом деле сорвал на заводе этот мерзавец, которого мы арестовали, а не вы. Тогда вам почему-то нужно было получить о себе мое мнение. А теперь вы ссылаетесь на то, что вами довольна партия. Что же произошло между этими нашими встречами? Не понимаете? А я понимаю и поэтому могу пожелать вам одного — поскорее понять это самому. А теперь, преодолев недоумение, не можете ли вы припомнить что-нибудь об этом мерзавце, свидетельствующее о том, что глаза партии на заводе еще не совсем ослепли?

— Разве только одно, — подумав, ответил Капп. — Он слишком правильно и безошибочно вел себя, как человек, полностью отдавший себя интересам Германии. Если быть искренним и говорить то, что есть на самом деле, я больше ничего сказать вам не могу.

— Спасибо, майор, спасибо, — иронически поклонился Релинк. — Можете возвращаться к болтовне об эвакуации завода. До свиданья.

Капп покинул СД немало встревоженный…

Час давно прошел, а Релинк все еще не начинал очную ставку… Шрагин в это время напряженно обдумывал свою первую схватку с Релинком. Игра в кота и мышку, которая так разъярила Релинка, давала ему основание думать, что СД прямых улик против него не имеет или, во всяком случае, знает о нем мало.

«Что будет теперь? Неужели час еще не прошел? — думал Шрагин. — Если сейчас они прибегнут к физическому воздействию, это еще раз подтвердит, что они обо мне знают мало и рассчитывают вырвать у меня признание. Ну что же, попробуйте, господа, у меня есть ради чего все выдержать, и этого у меня вам не отнять…»

Войдя в камеру, гестаповцы скрутили ему руки за спину, стянули их до боли шнуром, и это еще раз сказало ему, что его ждет. Игры больше не будет.

Релинк в эту минуту решал: подвергнуть Шрагина обработке до очной ставки или после? Решил — после. На его партнеров по ставке может подействовать, что они, изуродованные, увидят его здоровым и вполне благополучным.

Шрагина усадили в глубокое мягкое кресло, стоявшее сбоку стола, и по приказу Релинка развязали ему руки. Так он будет выглядеть не только благополучным, но и как бы приближенным к Релинку и, уж во всяком случае, совершенно свободным.

В кабинет втащили Григоренко и посадили его в центре кабинета на стул. Его трудно было узнать. На вспухшем багрово-синем лице мертво поблескивающие, равнодушные, точно ничего не видящие глаза. Его безвольное тело обвисло на стуле.

— Григоренко, смотри! Кто этот господин в кресле рядом со мной? — прокричал Релинк.

В глазах у Григоренко, устремленных на Шрагина, возникло напряжение. Он явно узнал Шрагина и сделал движение, будто хотел выпрямиться.

Шрагин смотрел на него со спокойным и даже равнодушным любопытством, но сердце его больно заныло от жалости к связному. Надо было быть Шрагиным, чтобы и в эту минуту почувствовать себя виноватым за то, что привелось пережить этому парню.

— Ну, Григоренко, ты знаешь этого человека? — крикнул Релинк.

В это время Бульдог стал возле Григоренко, который сразу опустил глаза и не сводил их теперь с сапог своего палача.

— Ну, Григоренко, это наш последний к тебе вопрос — знаешь ты этого человека?

Григоренко отрицательно повел головой, продолжая смотреть на сапоги Бульдога.

— А вы знаете этого неразговорчивого человека? — подчеркнуто вежливо обратился Релинк к Шрагину.

— Первый раз вижу.

— Слышишь, Григоренко? Он тебя первый раз видит, он не знает тебя, а ведь это Игорь Николаевич Шрагин.

Григоренко поднял голову и уставился на Шрагина воспаленными глазами.

— Игорь Николаевич, — глухо и печально, точно жалуясь, произнес Григоренко.

— Прекрасно! — подхватил Релинк. — Значит, ты знаешь этого человека. Его фамилия Шрагин? Да?

Григоренко утвердительно кивнул головой.

— Вы посмотрите получше, — вдруг резко сказал Шрагин. — Вы ошибаетесь.

Григоренко долго смотрел на него и потом довольно ясно сказал:

— Не надо, Игорь Николаевич…

— Уведите его, — приказал Релинк.

И когда дверь за Григоренко закрылась, он обратился к Шрагину:

— Все ясно. Григоренко знает вас, а вы знаете его, и мы это фиксируем.

По приказу Релинка в кабинет ввели Дымко. Он выглядел лучше Григоренко, сам держался на ногах, но лицо его перекосили кровавые подтеки.

— Ты знаешь этого человека? — обратился к нему Релинк.

— Этого? — по-детски переспросил Дымко, пальцем показывая на Шрагина. — Нет, этого не знаю.

— Как? — взорвался Релинк. — Ты же говорил, что знаешь Шрагина, что тебе о нем говорил твой знакомый Федорчук, а теперь, на попятный?

— Почему на попятный? — удивился Дымко. — Про Шрагина мне действительно говорил Федорчук, но этот гражданин, может быть, вовсе и не Шрагин, я же его не видел.

Такого поворота Релинк явно не ожидал и на мгновение растерялся. И от растерянности он даже пропустил возможность воспользоваться словами Дымко и привязать к Шрагину раньше погибшего Федорчука.

Релинк метнул бешеный взгляд на Бульдога.

— Увести, — приказал он и потом сказал Шрагину: — Все ясно.

Только беспощадный руководитель мог добиться у своих подчиненных такой дисциплины страха. Этот ваш человек, по фамилии Дымко, дал о вас наиподробнейшие показания, а увидев вас, проглотил язык. Но мы зафиксируем и это.

— Если у вас юридическая сторона следствия так поставлена, — усмехнулся Шрагин, — вы можете привести сюда на очную ставку любого прохожего с улицы.

— Плевал я на то, как вы смотрите на юридическую сторону нашего следствия.

— Нехорошо, господин Релинк, — заметил Шрагин с усмешкой. — Плевать на юрисдикцию может вышибала в борделе, но не следователь.

— Молчать! — заорал Релинк.

— Молчать — это моя цель. Весь этот постыдный балаган затеяли вы, а не я, — сказал Шрагин.

В дверях возникла борьба, и в кабинет влетел, чуть не упав, истерзанный Назаров. Рубаха на нем была разорвана от ворота донизу. Из носа сочилась кровь.

— Собаки, бешеные собаки, — с яростью произнес он, оглядывая кабинет. Шрагина он при этом точно не замечал.