Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он ткнул пальцем в повязку:
— Думаешь, инвесторов впечатлит вид парня с дырой в голове?
— Купи парик, — отрезала она. — Носи шляпу. Задействуй свое воображение.
Он медленно кивнул:
— Расскажи мне о своем новом муже.
Купер почувствовала, как все в ней запротестовало, противясь самой идее представить свою счастливую семейную жизнь на суд Амори, с его вечным нигилизмом.
— Я не хочу о нем говорить.
— Что, он настолько хорош? Или настолько плох?
Купер попыталась собраться с мыслями:
— Я лучше пойду.
Смех замер у него на губах.
— Пожалуйста, не уходи! Я не буду вести себя по-скотски.
— Вряд ли ты на это способен.
— Возможно, ты и права. Мне в любом случае следует вернуться к своему роману. — Он открыл блокнот и перелистал страницы. Купер увидела, что они сплошь покрыты каракулями, сделанными красными чернилами. Там не было ни строчки, которую можно было бы прочесть, — только нарисованные лица и бессмысленные завитушки.
— Пока что это лучшее мое произведение, — произнес он, горько усмехнувшись.
* * *
— Как прошел визит? — спросила сестра Гибсон, стоило Купер выйти за дверь.
— Я не знаю, оказал ли он тот эффект, на который вы рассчитывали.
— Как знать. Ему нужно было облегчить душу.
— Надеюсь, он оправится от ран.
— Вы ведь понимаете, что он нуждается в излечении не только телесных ран?
Купер смотрела в бледно-голубые глаза сиделки и думала: интересно, каких сказок наплел ей Амори о жестокости своей бывшей жены?
Сестра Гибсон улыбнулась:
— Я буду держать вас в курсе. И передам его родным, что вы приходили. Уверена, они будут довольны. Хорошего вам дня, миссис Беликовская.
16
— Я совершил ужасную глупость, — сказал Диор.
Генрих налил ему вина.
— И в чем она заключалась?
Диор взял бокал, но был слишком взволнован, чтобы пить. Он мерял шагами комнату, лицо у него побледнело.
— Я пошел на встречу с Бюссаком, насчет Дома «Гастон», вы помните. Я вошел туда полный решимости отказаться от его предложения, но…
— Но вместо этого согласился! — радостно воскликнула Купер.
— Хуже. Я заявил ему, что хочу открыть собственный дом моды, под своим именем.
— Тиан!
— У меня просто вырвалось, нечаянно! Я сказал ему, что настало время перемен, что старая мода мертва, как птица дронт. Заявил, что не стоит пытаться оживлять труп, а, напротив, следует обратиться к истокам традиций французской высокой моды или окончательно пойти на дно.
— И что он ответил?
— Он насмешливо спросил, чего я еще хочу. И я сказал, что хочу лучших во всем Париже портных, которые смогут шить самую роскошную одежду для женщин, знающих в ней толк.
Купер слушала, затаив дыхание.
— А что потом?
— А потом он поведал, что у него на уме был совершенно другой план. Что мой план чрезмерно амбициозен. И выпроводил меня за дверь.
Генри снова наполнил ему бокал.
— По крайней мере, вы сказали ему, чего хотите.
— А что, если он все обдумает и… согласится?
— Тогда, считайте, вы состоялись!
— О господи! Тогда, считайте, со мной покончено!
* * *
— Наверное, у него наконец прорвалось все напряжение, которое скопилось за годы работы на Люсьена Лелона, — сказала Купер, когда Диор ушел.
Они с Генри были в спальне, и Купер, сидя на кровати, скатывала с ног чулки. Муж пылким взором следил за тем, как она раздевается.
— Замри.
Она подняла на него глаза:
— Что?
— Просто не двигайся. Ты сейчас такая красивая!
— С наполовину спущенными чулками?
— Я хочу навсегда запомнить этот момент.
Купер улыбнулась и перестала раздеваться.
— И что такого особенного в этом моменте?
— Каждое мгновение с тобой — особенное. Но иногда меня точно громом поражает…
— Что тебя поражает, дорогой?
— Какая ты красивая. Что ты здесь, со мной. Что ты наконец моя. Что ты — чудо. Это приводит меня в изумление. И когда меня настигает эта мысль, мне хочется вырвать это мгновение из течения времени и сохранить его навечно, чтобы оно не исчезло. — Он опустился перед ней на колени. — Я до сих пор с трудом могу поверить, что ты — моя жена.
— Но это так и есть. И я обещала больше не сбегать от тебя.
— Ты счастлива со мной? — спросил он, бережно стягивая ее чулки до лодыжек.
— С тобой я счастлива до полного блаженства, и тебе это известно.
Он освободил ее ступни от скатанного прозрачного нейлона.
— Неужели нет ничего, в чем мне стоило бы исправиться?
— Ты и так постоянно превосходишь мои ожидания. — Она погладила его по волосам, пропуская их сквозь пальцы. — Тебя что-то или, может быть, кто-то беспокоит?
Он прикоснулся теплыми губами к выступающим голубым венам на подъеме ее ноги:
— Я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Ни один мужчина — и ни одна женщина — не давали мне возможности чувствовать то, что я испытываю с тобой, — нежно произнесла она. — Если ты беспокоишься из-за Сюзи, то с ней я никогда не была так счастлива. Ты преподнес мне небеса на блюде. Если бы я знала, насколько счастливой ты меня сделаешь, я бы никогда не бросила тебя у алтаря. Я бы прокричала «да! да! да!» и утащила тебя домой, в постель.
— Это стало бы более счастливой развязкой событий того дня, — признал он.
— Ты так и не рассказал, что почувствовал там, в соборе.
Его взгляд потемнел:
— Я тогда почувствовал себя человеком, у которого прямо перед носом захлопнули врата рая.
Она застонала:
— Ты, наверное, так меня ненавидел!
— Ни секунды. Я ненавидел себя. Я знал, что сам во всем виноват. И знал, что каким-то образом должен тебя вернуть — иначе я никогда не буду счастлив.
— Я так сожалею, что причинила тебе боль. Я слишком испугалась.
— А я был слишком самонадеян. Впредь я никогда не совершу этой ошибки.
— Ты понял, почему я сбежала?
— Ты решила, что я отберу у тебя свободу.
— Да. Я не понимала, что ты даришь мне свободу — свободу жить так, как я хочу, свободу самовыражения… Генри, — прошептала она, прерывая себя, — я не могу думать, когда ты это делаешь.
— А тебе и не надо думать, — откликнулся он, покрывая поцелуями ее бедра. — Мы украли этот миг у времени. Он навеки наш.
— Но ты должен остановиться, если мы хотим закончить наш разговор.
Он улыбнулся, подняв голову:
— А о чем еще говорить?
— Я хочу убедиться, что ты действительно меня простил.
— Разве я был бы здесь и занимался тем, чем сейчас занимаюсь, если бы не простил тебя?
— Иди
