Тень Альбиона - Андрэ Нортон

Поляк весь день следовал за каретой, держась в отдалении, и временами ехал напрямую, по полям, чтобы не привлекать внимания путешественниц. Он был настолько уверен, что дамы направляются в Дувр, что едва не упустил их, когда они свернули на запад, в сторону от суматошного портового города. Поскольку уже стемнело и начал моросить мелкий дождь, Костюшко решил сократить расстояние, отделявшее его от кареты. Но вскоре он, к облегчению своему, обнаружил, что карета остановилась в Тейлто. Когда Костюшко убедился, что конечный пункт путешествия располагается именно здесь, он отъехал немного назад и уговорил усталого коня исполнить его излюбленный трюк, а затем явился пред очи хозяина постоялого двора и его супруги в облике мокрого и очень злого путешественника, ведущего под уздцы сильно хромающую лошадь.

Мальчишка-конюх отвел в конюшню серого хитреца — тот, будучи в душе трагическим актером, при каждом шаге тяжело припадал на ногу, — и пообещал поставить некие чудодейственные припарки, которые уже наутро позволят коню пуститься вскачь. Костюшко же переключил внимание на постоялый двор.

— Само собой разумеется, мне нужна отдельная гостиная, — надменно заявил Костюшко. Для такого случая он воспользовался маской, не раз уже сослужившей ему хорошую службу, и превратился в личного секретаря некоего высокопоставленного, но, увы, несуществующего герцога.

— Конечно, сэр, — согласился хозяин постоялого двора и провел уважаемого (и щедрого, поскольку Костюшко, высказывая свое требование, успел сунуть хозяину золотую монету) гостя в отдельную гостиную, расположенную в глубине здания.

Проходя через общий зал, Костюшко украдкой огляделся, проверяя, нет ли здесь слуг в ливреях герцогини, но никого похожего не увидел.

Хозяин гостиницы распахнул перед Костюшко дверь. Огонь в камине уже горел, и в комнате было тепло. Костюшко провел рукой по столу и обнаружил, что тот слегка влажный, словно его только что вытерли. Поляк готов был побиться об заклад, что в этой комнате находились другие постояльцы — и совсем недавно.

— Это что, ваша единственная отдельная гостиная? — недовольно осведомился он. — А получше ничего нет?

Хозяин, заикаясь и запинаясь, разразился речью о достоинствах этой гостиной. Костюшко сунул ему еще один соверен.

— Ба! Схожу-ка я в конюшню, проверю, как там эти лоботрясы, ваши работнички, обращаются с моим конем, — и чтобы к моему возвращению стол уже был накрыт!

Костюшко размашистым шагом прошел через общий зал. Других гостиных на этом постоялом дворе — равно как и других постоялых дворов в этой деревушке — не имелось. Он видел, что карета остановилась здесь. Он выпустил карету и ее пассажиров из виду не более чем на полчаса.

Так куда же они делись?

Выйдя на задний двор и обнаружив там заляпанную грязью желтую карету с гербом Роксбари на дверце, Костюшко воспрял духом. Но ликовать было рано. Да, он по-прежнему знал, где находятся герцогиня и ее подруга, оказывающая столь губительное воздействие. Но ему еще предстояло выяснить, во сколько сегодня начинается прилив и кто собирается отплыть.

В конюшне Костюшко выяснил, что Сполоха уже распрягли, на шее у коня висит торба с отрубями, а вокруг него хлопочет грум. Увидев хозяина, серый мерин начал рыть землю копытом, невзирая на то, что оно якобы болело. Костюшко улыбнулся. На обучение коня этому фокусу ушло несколько месяцев, но дело того стоило. Бывают моменты, когда за наличие под рукой лошади, готовой захромать по команде, человек готов заплатить любые деньги.

Серого коня привязали к двум балкам, поскольку все стойла были уже заняты. В шести из них обосновались великолепные, хорошо объезженные гнедые — упряжка герцогини. Еще одну занимал конь сопровождающего — тоже гнедой, но более светлого оттенка, — и в остальных трех обосновались местные лошади.

— Послушай-ка, добрый человек! — прикрикнул Костюшко. — О чем ты думаешь, если оставил животное стоять на таком сквозняке?

— Вы уж извините, милорд, — отозвался конюх, в силу консервативной почтительности награждая Костюшко более высоким титулом. — Но эт'только на час. На ночь у него будет теплое стойло.

— На час? — Костюшко изобразил приступ праведного гнева. — Выкини сейчас же одну из этих кляч и поставь туда мою лошадь!

И он двинулся к стойлу, которое занимал гнедой сопровождающего.

— Прошу прощения, милорд! — в голосе конюха зазвучала боль. — Но токо эт'лошади герцогини Уэссекской.

Костюшко остановился, словно сраженный силой этого довода.

— Так здесь герцогиня Уэссекская? — спросил он. — Вместе со слугами?

— Должно быть, этот малый, Симон, где-то тут, — сообщил конюх. — А прочие, наверно, все в доме, ужинают. Эй, Джемми! Сходи-ка на сеновал и приведи Симона, слугу ее милости.

Ученик конюха, к которому была обращена эта тирада, оставил коня, которого как раз чистил, и полез по лестнице на сеновал.

— Ты что, рехнулся? — с негодованием поинтересовался Костюшко. — Я что, по-твоему, приперся сюда болтать со слугами? Сейчас же займись делом — и смотри, чтобы утром конь мог отправиться в путь!

И, взмахнув плащом, Костюшко покинул конюшню.

Но на постоялый двор он не вернулся. Вместо этого он вышел на главную улицу Тейлто и огляделся по сторонам. В воздухе витал запах океана, а густая вонь бросовой рыбы, оставленной гнить на берегу, пробивалась даже через завесу мелкого дождика, придававшего окрестному пейзажу какой-то призрачный вид. Дождь ухудшал видимость, и как Костюшко ни напрягал зрение, ему не удалось разглядеть ни огонька, не считая фонарей церкви, расположенной выше по склону холма, и фонарей, висящих у входа на постоялый двор.

Карета была здесь. Лошади были здесь.

А герцогини не было.

Леди Мириэль пришла в себя от сильной качки и навязчивого запаха рыбы. Она открыла глаза и тут же об этом пожалела: даже столь ничтожного движения оказалось достаточно, чтобы голову пронзила сильнейшая боль.

— Никак очнулись?

Раздался звук, как будто с фонаря снимали колпак, а затем внезапная вспышка света озарила покачивающиеся стены, и Мириэль поняла, что находится на корабле, а корабль, должно быть, плывет во Францию.

Но почему? Дядя Ричард был фанатично предан идее восстановления в Англии истинной веры, но ведь Франция уже двадцать лет как не являлась католической страной — с тех самых пор, как Революция запретила всякую религию. Дядя Ричард никогда бы не вступил в союз с Францией.

А вот дядя Джеффри мог бы. Дядя Джеффри способен сделать что угодно, лишь бы причинить боль другим.