Лунный камень - Уилки Коллинз

Я поднял рубашку и стал искать метку.

Я нашел эту метку и прочитал… мое собственное имя!

Знакомые буквы сказали мне, что эта ночная рубашка — моя. Я отвел от них глаза.

Я увидел солнце, увидел сверкающие воды бухты, увидел старика Беттереджа, подходившего все ближе и ближе… Я опять взглянул на метку. Мое собственное имя. Прямо перед моими глазами мое собственное имя!

«Если время, труды и деньги могут это сделать, я отыщу вора, укравшего Лунный камень», — с этими словами я уехал из Лондона. Я проник в тайну, которую Зыбучие пески скрыли от всех живущих. И неопровержимая улика — краска на рубашке — открыла мне, что вором был я сам!

Глава IV

Ничего не могу сказать о своих ощущениях.

Удар, полученный мной, казалось, совершенно парализовал во мне способность думать и чувствовать. Без сомнения, я не сознавал, что со мной делается, потому что, по словам Беттереджа, я расхохотался, когда он подошел ко мне и спросил, в чем дело, и, сунув ему в руки ночную рубашку, сказал, чтобы он сам разгадал загадку.

О том, что говорено было между нами на берегу, я не имею ни малейшего представления. Первое место, которое припоминаю сейчас, — это дорожка среди аллей. Мы с Беттереджем шли обратно к дому, и Беттередж говорил мне, что после доброго стакана грогу и он и я будем в состоянии прямо взглянуть на вещи.

Действие переносится из елового леска в маленькую гостиную Беттереджа. Мое решение не входить в дом Рэчел забыто. Мне отрадны тень и тишина этой комнаты. Я пью грог (совершенно необычное для меня времяпрепровождение в этот час), который мой добрый старый друг приготовил с холодной, как лед, колодезной водой. При всяких других обстоятельствах этот напиток просто привел бы меня в отупение. Теперь же он укрепил мои нервы. Я начинаю глядеть на вещи прямо, как предсказал Беттередж, и Беттередж, со своей стороны, также начинает глядеть на вещи прямо.

Боюсь, что такое описание моего состояния покажется читателю очень странным, чтобы не сказать больше. К чему я прибег прежде всего, попав в такое исключительное положение? Отдалился ли от всякого общества? Заставил ли себя проанализировать неопровержимый, хотя и невероятный факт, стоявший передо мною? Поторопился ли в Лондон с первым же поездом, чтобы посоветоваться с компетентными людьми и немедленно произвести следствие? Нет. Я отправился искать приют в доме, куда решил не входить никогда, чтобы не унизить собственного достоинства, и сидел, прихлебывая ром с водой, в обществе старого слуги в десять часов утра. Такого ли поведения можно было ожидать от человека, поставленного в мое ужасное положение? Могу только ответить, что вид знакомого лица старого Беттереджа был для меня неоценимым утешением и что грог старого Беттереджа помог мне так, как, думаю, ничто другое не помогло бы мне в той телесной и душевной апатии, в которую я впал. Только это и могу я сказать в свое оправдание и готов искренне восхищаться, если мои читатели и читательницы неизменно сохраняют достоинство и строгую логичность поведения во всех обстоятельствах жизни.

— Вот одно-то уж верно по крайней мере, мистер Фрэнклин, — сказал Беттередж, бросая ночную рубашку на стол и указывая на нее, как на живое существо, которое может его услышать. — Верно то, что она лжет.

Этот успокоительный взгляд на дело меня не успокоил.

— Я так же невиновен в краже алмаза, как и вы, — сказал я, — но рубашка свидетельствует против меня! Краска и метка на ночной рубашке — это факты.

Беттередж взял мой стакан со стола и сунул его мне в руку.

— Факты? — повторил он. — Выпейте-ка еще грогу, мистер Фрэнклин, и вы преодолеете слабость, заставляющую вас верить фактам. Дело нечисто, сэр, — продолжал он, понизив голос, — вот как я отгадываю загадку! Дело нечисто, и мы с вами должны его расследовать. В жестяной шкатулке ничего больше не было, когда вы ее раскрыли?

Вопрос этот «тотчас же напомнил мне о конверте в моем кармане. Я вынул его и распечатал. Там оказалось несколько мелко исписанных страниц. Я с нетерпением взглянул на подпись внизу письма: «Розанна Спирман».

Когда я прочитал это имя, внезапное воспоминание осенило меня, и я воскликнул, осененный неожиданной догадкой:

— Постойте! Розанна Спирман поступила к моей тетке из исправительного дома? Розанна Спирман прежде была воровкой?

— Сущая правда, мистер Фрэнклин. Что ж из этого, позвольте спросить?

— Как «что ж из этого»? Почем мы знаем — может быть, все-таки она украла алмаз? Почем мы знаем — может быть, она с умыслом запачкала краской мою ночную рубашку?

Беттередж положил свою руку на мою и остановил меня, прежде чем я успел сказать что-либо еще.

— Вы сумеете оправдаться, мистер Фрэнклин, в этом нет ни малейшего сомнения. Но, я надеюсь, не таким путем. Посмотрите сперва, что говорится в письме, сэр. Из уважения к мертвым посмотрите, что говорится в письме.

Серьезность, с какой он произнес это, показалась мне почти упреком.

— Судите сами об ее письме, — сказал я, — я прочту его вслух.

Я начал — и прочитал следующие строки:

— «Сэр, я должна сделать вам признание. Иногда признание, в котором заключается много горя, можно сделать в немногих словах. Мое признание можно сделать в трех словах: я вас люблю…»

Письмо выпало из моих рук. Я взглянул на Беттереджа.

— Ради бога, — воскликнул я, — что это значит?

Ему, по-видимому, неприятно было отвечать на этот вопрос.

— Сегодня утром вы были наедине с Хромоножкой Люси, — сказал он, — разве она вам ничего не говорила о Розанне Спирман?

— Она даже не упоминала имени Розанны Спирман.

— Пожалуйста, вернитесь к письму, мистер Фрэнклин. Говорю вам прямо: у меня недостает духа огорчать вас после того, что вы уже перенесли. Пусть она сама говорит за себя, сэр, и продолжайте пить ваш грог. Ради собственного спокойствия продолжайте пить ваш грог!

Я снова вернулся к письму:

— «Постыдно для меня было бы писать вам об этом, будь я жива, но меня уже не будет на свете, сэр, когда вы найдете мое письмо. Вот это и придает мне смелости. Даже и могилы моей не останется, чтобы сказать вам обо мне. Я решаюсь написать всю правду, потому что Зыбучие пески ждут, чтобы скрыть меня, едва лишь слова эти будут написаны.

Кроме того, вы найдете в моем тайнике вашу ночную рубашку, испачканную краской, и захотите узнать, каким образом я спрятала ее и почему ничего не сказала вам об этом, когда была жива. Могу привести только одну причину: я совершила эти странные поступки, потому что люблю вас.

Не стану утомлять вас рассказом о себе самой и о своей жизни до того дня, как вы приехали в дом миледи. Леди Вериндер взяла меня из исправительного дома. Я поступила в исправительный дом из тюрьмы. Я была посажена в тюрьму потому, что была воровкой. Я была воровкой потому, что мать моя таскалась по улицам, когда я была девочкой. Мать моя таскалась по улицам потому, что господин, бывший моим отцом, бросил ее. Нет никакой необходимости подробно рассказывать такую обыкновенную историю. Она довольно часто рассказывается в газетах.

Леди Вериндер и мистер Беттередж были очень добры ко мне. Эти двое и начальница исправительного дома были единственные добрые люди, с которыми мне случилось встретиться за всю мою жизнь. Я могла бы оставаться на своем месте — не очень счастливой, но могла бы оставаться, если бы вы не приехали. Я не виню вас, сэр. Во всем виновата я, только я!

Помните утро, когда вы спустились к нам с дюн, отыскивая мистера Беттереджа? Вы были похожи на принца из волшебной сказки. Вы похожи были на возлюбленного, созданного мечтой. Вы были восхитительнейшим человеком, когда-либо виденным мной. Что-то похожее на счастливую жизнь, которой я никогда еще не знала, мелькнуло передо мною в ту минуту, когда я увидела вас. Не смейтесь над этим, если можете. О, если бы я могла заставить вас почувствовать, насколько серьезно это для меня!

Я вернулась домой и написала ваше и мое имя рядом — на рабочем ящичке. Потом какой-то демон — нет, мне следовало бы сказать: добрый ангел — шепнул мне: «Ступай и посмотрись в зеркало». Зеркало сказало мне… все равно, что оно сказало. Но я была слишком сумасбродна, чтобы воспользоваться этим предостережением. Я все больше и больше привязывалась к вам сердцем, словно была одного с вами звания и прекраснее всех женщин, каких когда-либо случалось вам видеть. Как я старалась — о боже, как я старалась! — заставить вас взглянуть на меня! Если бы вы знали, как я плакала по ночам от горя и досады, что вы никогда не обращали на меня внимания! Может быть, вы пожалели бы меня тогда и время от времени удостаивали бы меня взглядом, для того чтобы я находила силу продолжать жить.

Но, может быть, взгляд ваш не был бы очень добрым, если бы вы знали, как я ненавижу мисс Рэчел. Я, кажется, догадалась о том, что вы влюблены в нее, прежде, чем вы это узнали сами. Она дарила вам розы, чтобы вы носили их в петлице. Ах, мистер Фрэнклин! Вы носили мои розы чаще, чем предполагали вы или она! Единственное утешение, которое я имела в то время, состояло в том, чтобы потихоньку поставить в ваш стакан с водой мою розу вместо ее розы, а ее розу выбросить.