Власть мертвых - Ольга Погодина-Кузьмина

Скоростной поезд с Ленинградского вокзала отходил рано утром, и это был повод лечь в гостевой комнате, отдельно от жены. Ночью к нему пришла Аглая, от нее сильно пахло спиртным. Голосом, повадкой, даже лицом она вдруг напомнила нелепую сестру Владимира Львовича, и это заставило Максима испытывать тягостную неловкость. Они поговорили о Кристине, об их отце, о Ларисе. Максим чувствовал, что она зачем-то пытается вытянуть из него признания, которыми он обещал себе не делиться ни с кем и никогда. Когда она ушла, уже не было смысла пытаться уснуть. Он выпил крепкого кофе, вызвал такси, отправился на вокзал и через два с небольшим часа ступил на потрескавшийся асфальт платормы, ощущая себя космическим пришельцем или путешественником между параллельными мирами.

Пыльное, летнее марево ведьминым студнем висело над городом, облепляя подновленный вокзал, слепые руины навечно сгинувших фабрик, бетонные гаражи, панельные высотки жилых микрорайонов. Печать скуки лежала на лицах; рябой пузатый таксист, который повез Максима по городу, болтал о политике и зевал, не закрывая рта. И, сам чувствуя сонную одурь, равнодушно окидывая взглядом унылый ландшафт, Максим вдруг ощутил целительное свойство скуки – она притупляла боль.

Теперь его уже не смущало, что он явится в чужой дом без предупреждения, как герой дурной мелодрамы. Даже напротив, ему хотелось застать Таню врасплох, увидеть ее обыденной и каждодневной, чтобы удостовериться, что он во всем был прав.

Дверь открыл молодой мужчина в спортивных брюках, с простым чухонским лицом, с белесыми глазами навыкате. Несколько секунд молча рассматривал, затем протянул руку:

– Олежа. Проходи, не через порог.

Максим назвал себя, и тот кивнул удовлетворенно.

– Как знал, что приедешь. Танюха, гости у нас!

В квартире марево летней скуки ощущалось еще томительнее. На вешалке в прихожей топорщились зимние куртки и шубы, пахло супом, на бельевой веревке сушились детские вещи. Этот мир был тем самым бедным провинциальным адом, каким Максим его и представлял.

Таня вышла, видимо, из кухни, в халате и в грязном переднике. С ней произошли все те предсказуемые метаморфозы, каких потребовала трудная небогатая жизнь в провинции. Женственная фигура оплыла и утратила изгибы, волосы потускнели, по лицу было заметно, что она выпивает, и румянец на щеках казался нездоровым. Но несчастной она не выглядела, и Максим почувствовал, что все еще помнит ее вкус и запах, хотя уже не любит и, наверное, никогда не любил.

– Господи! – вздохнула она и застыла в дверях кухни, медленно расцветая улыбкой.

– И что стоим? – нарушил паузу Олежа. – Человек с дороги, надо накормить.

– Спасибо, я пообедал в поезде.

– Да что в поезде? У нас картошка своя, молодая. Огурчики, сало.

– Проходи, – сказала Таня и подняла на руки дочку, которая пряталась за ее подолом. – Танюшка, поздоровайся. Это дядя Максим.

Девочка с алыми от диатеза щечками, с мягкими льняными волосами, посасывая большой палец, уставилась в лицо Максиму голубыми бусинами глаз, чуть косящими к переносице.

Сразу решив ничего не объяснять, он прошел в кухню, почти все тесное пространство которой занимал новый кухонный гарнитур из дешевого пластика. Олежа включил электрический чайник, потыкал ножом картошку, кипящую в эмалированной кастрюле. Кашлянув, вежливо завел беседу.

– Ну, чего у вас в Москве слышно? Когда конец света?

– Кажется, уже был, – ответил Максим.

– Вот я читал, что после апокалипсиса на земле выживет не больше одного миллиарда людей, это от семи миллиардов нынешних. Зато эти станут потенциальными богами. Ну, откроют в себе разные необычные свойства… Как думаешь, жизнь тогда изменится в лучшую сторону?

Таня вышла в юбке и в нарядной кофточке, с подкрашенными губами. Села к столу и посадила дочку на колени, глядя радостно и вопросительно.

Олежа уже процеживал через марлю какую-то остро пахнущую жидкость.

– Да ты не смотри, знатная штука. Считай, чистый спирт. Сам ставлю на зверобое, на лесной рябине. Хотя вообще-то не пью.

– Он не пьет, – подтвердила Таня.

– Не подшивался, ничего. Просто встал в один день и думаю: надо волю испытать. Могу же я? Нет, я и пьяный могу себя контролировать, у меня проблем не было, как у других. Просто временно в завязке.

– А ты повзрослел, совсем мужчина, – покачивая дочку на коленях, проговорила Таня.

– Считай, уже год. На тренировки хожу. Китайские боевые практики, – продолжал, не оборачиваясь к ним, Олежа. – Наш сенсей, ну, учитель, он на Тибете жил пять лет. Биополе корректирует, изгоняет подселившиеся сущности. Что? Я в это верю.

– А я не верю, – нахмурилась Таня, видимо, продолжая давно начатый спор.

– Ну и не верь. А я вот, например, не верю, что я умру. Мне нравится думать, что я бессмертный. Ну не плевок же я, чтобы вот так взять меня и стереть? С другой стороны, перерождения и реинкарнации тоже не очень убеждают. В чем смысл? Хочется докопаться до сути.

– Олежа! – сказала Таня.

– Что? – Разливая «чистый спирт» по рюмкам, Олежа выкатил белесые глаза. – С умным человеком могу я нормально посидеть?

– Я тоже не пью, – сказал Максим.

– Ну, одна я не буду. – Таня качнула полной ногой в стоптанной туфле.

– Может, пельменей? – предложил Олежа. – Я сам мяса не ем, а Танюха трескает. Вон жопу какую разъела. Да нет, мне нравится, баба должна быть в теле, я считаю. Это у вас, в Москве, больше худые в моде.

– Тоже по-разному, – проговорил Максим, задаваясь вопросом, каким бы сам он стал, если бы родился и вырос в этом древнем, православном, бедном, изувеченном прогрессом, разоренном сперва советской властью, затем капитализмом городе с его уже потускневшей бандитской славой и памятником певцу Михаилу Кругу. Затем он вспомнил Ларису и вдруг осознал, что и Олежа, и Таня, и сам он, исчезнув с земли, будут мгновенно погребены человеческой памятью, и нет никакой пропасти между ними, а есть только общность короткой несуразной жизни и смерти, подстерегающей за порогом каждого, убогого или роскошного, жилья.

Словно отвечая на его вопрос, Олежа проговорил:

– Ты, наверное, думаешь, что вот как мы тут живем… В сравнении с Москвой. А я скажу, везде можно устроиться. И в зоне, и в окопе. И в Москве этой вашей, хоть я ее не люблю. Главное, чтобы была цель. А у меня она есть. Поверь, это не пустые слова. Куришь?

– Нет.

– А я закурю.

Он открыл окно. Таня тоже закурила сигарету, опустив девочку на пол. Олежа продолжал:

– Вот ты задумывался, почему все главные мировые религии, даже включая буддизм, учат, что жизнь на земле – это сплошные страдания или… ну как сказать… иллюзии? Все что-то обещают там, после смерти. Вот и возникает вопрос: зачем тогда нам это земное тело? Что с ним делать, раз оно… ну, то есть от него все проблемы…