Семь цветов страсти - Людмила Бояджиева

— Дай мне проглотить кусок. Я же с дороги. А пока выпей и подумай: если фирма заинтересовалась скомпрометировавшей себя звездочкой, неужели она выпустит из своих клешней баронессу?!

— Что значит «не выпустит»? — оторопела я.

Ах, Дикси! — Сол наконец-то дожевал, вытер скомканной салфеткой рот и сделал трагическое лицо. — Ты не представляешь, детка, как я тебя отстаивал! Предлагал другие кандидатуры, твердил о твоих душевных недомоганиях, нежелании продолжать игру, но они вцепились как акулы!

Кулаки сжались сами собой. У меня было такое ощущение, что дело дойдет до драки. Во всяком случае, нам придется крепко схватиться.

— Садись поближе к лампе. Лучше рассмотришь цифры. — Он протянул мне бумагу.

— Что это?

— Чек на 10000 долларов от фирмы за отснятый материл.

— Они же признали сцены с Чаком мурой.

— Зато оценили кое-что другое. Где у тебя «видак»? — Сол протянул мне кассету и предупредил. — Копии, естественно, у них есть.

Я нажала кнопку и на экране тут же засиял наш островной Эдем. Молодчина, Сол, справился так, будто торчал все время чуть ли не между нами.

— Красиво, черт побери, красиво! — с причмоком прокомментировал он сцену на коряге. — Каково мне было это снимать? — Сол развел руками, показывая на вспухшие в паху брюки. — По-моему, у всей комиссии тоже стояло (у кого вообще может), но они вопили, что сыты эротикой по горло, тем более, «приморско-пляжной». А вот это смотрели с чувством.

Я подалась вперед, застонав от возмущения: мы с Майклом катим по железной конструкции, потом, бранясь, покидаем ее и — крупный план — он зализывает мое поцарапанное колено! Боже, ведь я не заметила тогда его глаза! А Сол заметил, и запечатлел: зажатую, скрученную и от этого еще более острую страсть!

— В Оперу я тогда не попал, но вы ведь не шалили в ложе? А потом чуть не потерял вас из виду. Поймал уже в Пратере.

— Но я даже не чувствовала, что ты рядом.

— Не так уж и рядом, Дикси. Меня вооружили такими штучками! Можно снимать Президента Штатов из Москвы.

Потом на экране мы невинно жевали гамбургеры и проталкивались к Ниагаре.

— Классный эпизод — прямо Феллини! — заметил Сол, с удовольствием просматривая водную эпопею.

Он сумел заснять все: наши воровские касания, взгляды, и как Майкл вытащил меня на руках и демонстрировал ликующей публике — мокрую, в разорванном до бедра черном платье, с тяжелой гривой волнистых волос.

— Прелесть, Анита Экберг! А господин Артемьев — просто новая кинозвезда, — масса обаяния в непосредственности и нелепости. Чего стоят эти бицепсы! Да он в отличной форме! А вот теперь будет очаровательный эпизод — сплошная лирика, высокий класс!

Я не отрываясь, смотрела сцену в Гринцинге. Жадно сметающего закуски Майкла, а затем его страстный монолог.

— Эх, это бы озвучить! Голос у меня тоже записан, но надо специально чистить, — заметил Сол. — Ты здорово приодела парня. И у него замечательные руки — так бы и снимал. Очень выразительно!

Кисти Майкла на деревянном столе, нервно барабанящие пальцы, мои протянутые к нему ладони, его испуг и, наконец, — наши слившиеся руки, а глаза…

— Ну, разве это само по себе не более эротично, чем с Чаком, а?

— И несравнимо более подло. — Я нашла в себе силы выключить телевизор. — Соломон, ты же поклялся мне, что сумеешь прекратить все это? Ты же обещал! — Я вскочила, тараща глаза на свое отражение в зеркале: И — ди — отка! Доверчивая дрянь…

Соломон схватился за голову, будто собираясь в отчаянии вырывать остатки волос.

— Мерзавец, трусливый кретин! Ну что я мог сделать, детка? Пытался отвертеться, но ничего не вышло — у меня точно такой же контракт, как и у тебя, только немного покруче… Эх… Ну, в замок я с вами не ездил, а в Москву, извини, меня прост выперли, до самолета довезли, визу в зубы — и кленом под зад… Если честно, не знаю, что это он им так сдался, этот господин Артемьев… Есть конечно, версии, но жиденькие. — Он снова включил видак. — По-моему, эти сцены кое-что объясняют. — Он включил экран.

— Сразу предупреждаю — сумел снять только «концерт» на кладбище и кусочек обеда на даче. Потом вы ушли в дом… Надеюсь, русские не склонны к любви втроем.

— Мы просматривали детские фото… Жаль, что без звука… — Я смотрела «немой» концерт у обелиска капитану Лаваль-Бережковскому. Сол снял и типажей из «публики» и меня — да что тут говорить, замершую от восхищения.

— Серьезно ты в него втрескалась, Дикси! Такие глазища! Камеру не обманешь. Вот — крупный план, почти слезы, почти рыдания! Разрыв сердца — натуральная Джульетта! Тронула ты их всех за живое, достала. Вот в этом-то, я думаю, все дело.

Меня хватило бешенство. Вдруг стало ясно, что подглядывать гадко, и что есть более интимные, более личные вещи, чем половой акт под южным солнцем. А от того, что какие-то сволочи, считающие себя рафинированными эстетами, балдели от моих сумасшедших глаз, глядевших на Майкла с собачьей преданностью, стало совсем плохо. Я выключила экран и закрыла глаза, изо всех сил стараясь сдержаться.

— Сол, скажи, как друг, сколько я должна заплатить, чтобы выкупить у «фирмы» эту пленку?

Он опустил голову и не глядя на меня, вздохнул:

— Не отдадут.

— Ты же не пробовал.

— Я это понял после того, как позавчера побывал в гостинице в номере Алана Герта.

Перемотал запись, Сол остановился на том эпизоде, где мы клубком катались под ногами обескураженного официанта. А в углу кадра, прямо на моей задранной ноги в темном чулке мигали желтые цифры — дата съемки.

— Видела? Попросили везде метить время.

— Зачем им Алан Герт и его похождения? — Пролепетала я, начиная соображать, что здорово влипла.

— А просто для того, чтобы в случае, если Дикси начнет артачиться, показать эти картинки господину Артемьеву… Там, на фирме, сидят тонкачи, Дикси. Не надо меня убеждать, что тебе будет совершенно безразлично, если Майкл увидит это кино… Ведь ты ублажала Герта после того, как в ночном Венском лесу разглядывала светлячка в ладони Микки… У русских, знаешь, особое понимание прекрасного… А что такое шантаж, знает даже ребенок. — Сол налил себе стакан виски и разом выпил, обтерев тыльной стороной ладони горестные еврейские губы.

Когда он ушел, я открыла начало своего дневника. «Записки мадемуазель Д. Д.»! — какая гаденькая радость дорвавшейся к наслаждениям эротоманки запечатлелась в этих писаниях! Ни капли осмотрительности, ни грана уважения к себе! Удачный контракт, деньги, яхта, «неутомимы фаллос» Чак… — все, что было надо той, вытащенной из бездны Дикси для «безумного счастья».