Земля мёртвых душ - Елена Горелик

Выбор невесёлый. Либо с ним, во всём и до конца — потому что полумер он не признаёт — но всю жизнь носить на душе тяжёлый камень; либо сама по себе, но в весьма шатком положении и с перспективой очень быстро оказаться в могиле. Я не потяну роли самостоятельной во всех отношениях женщины. В нашем мире — потянула бы, запросто. А здесь Средневековье в полный рост, здесь сила женщины — в мужчине. Я не так сильна, чтобы полагаться только на себя. Обычный человек без каких-либо выдающихся способностей.

— …боль от утраты другого останется с тобой до самого конца.

Так и есть. Лис прав.

Если бы я вернулась, всю жизнь потом тосковала бы по Дойлену. Это правда, от которой никуда не деться. Такие друзья встречаются лишь раз. Но я здесь. И моя душа болит по оставшемуся за недостижимым уже порогом Паше.

Не одна боль, так другая.

Но это — тоже жизнь.

…Дойлен пришёл примерно через полчаса. Вымотанный, словно целый день дрова рубил или мечом размахивал. Шумно выдохнул, сбросил плащ на сундук и устало опустился на стул с бархатной подушкой вместо сидения.

— Уфф… — он закрыл глаза и утёр пот со лба расшитым рукавом дорогого кафтана. — Ну и денёк… Лучше неделями воевать, чем один вечер убалтывать кучку старых мудаков. Разогнал бы к бесам свинячьим, да пока не могу обойтись без их поддержки.

— Совет ещё не собирался? — спросила я с едва заметной улыбкой.

— Пока Совет получит достаточное влияние, пока я добьюсь, чтобы расстановка сил в нём была мне выгодна, пройдёт ещё не одна луна, — сказал Дойлен. — Только тогда я смогу передвигать фигурки и в совете старшин. Терпение, милая. Только моё терпение пока спасает их дряблые задницы от хорошего пинка… Ну, ничего. Всё равно будет по-моему.

Это да, мой дорогой. Ты всегда добиваешься того, чего хочешь.

— Поешь, — я деликатно пододвинула к нему тарелку с мясом и овощами. — Проголодался, наверное.

— Это верно…

Мне самой есть не хотелось совершенно, но я заставила себя проглотить пару кусочков, пока Дойлен поглощал остальное… Да, бледноватый у него вид. И удар Ульсы ещё сказывается, и устал, как собака.

— Голова болит? — мне не нравилось, как он время от времени морщится и трёт лоб. — Давай помассирую.

Сытный ужин. Уютная комната. Женщина, делающая ему точечный массаж разболевшейся головы… Волосы у него тёмные, почти чёрные, с сединой. И слишком длинные для мужчины, на мой взгляд, хоть косу заплетай… Ну, прямо, идиллическая сцена: усталый муж приходит домой после тяжёлого рабочего дня. Я улыбнулась, пользуясь тем, что он сейчас не видит моего лица.

— Ты прямо идеальная заботливая жена, — он словно прочитал мои мысли. — А кстати, неплохая идея. Что скажешь?

— Что ты — бессовестный манипулятор. Даже ребёнка нагло используешь, чтобы повлиять на слабую беззащитную женщину, — с укором проговорила я. — Инген сегодня спрашивал, можно ли ему будет называть меня мамой, когда мы с тобой поженимся… Не стыдно, государь?

— Государю не может быть стыдно, — рассмеялся Дойлен, удержав меня за руку. — А ты не так уж слаба и беззащитна, насколько я помню… Сядь, милая. Разговор ведь серьёзный, — добавил он, уже без тени веселья. — Пацан прав. Ему мать нужна. Государю, как ты уже поняла, нужна государыня. Этому миру нужны знания, которые хранятся в твоей голове. Твой мир поднялся без магии, и ты, прожившая в нём сорок лет, знаешь по немагической части больше любого из нас. А мне… Мне — нужна ты. Дойлену из Куна нужна Стана из Масента. Сегодня, завтра, через год, через десять, через… сколько нам там ещё отпущено. Нужна, как воздух, как солнце… как жизнь. Я ведь люблю тебя, засранка, хотя знаю, что ты до конца дней будешь помнить своего… мужа. Я готов с этим смириться, если ты позволишь мне любить тебя как жену.

— Именно так? — я была потрясена, но не тем, что он сказал, а тем, что я это уже слышала. Почти слово в слово, за исключением одной существенной детали. Двадцать лет назад.

— Именно так.

Да, мой дорогой. Именно так. Даже сердце разболелось.

Как воздух. Как солнце. Как жизнь…

Он предлагает мне, ни много, ни мало, корону. Иркина розовая мечта. Зашибись, как сказала бы моя безбашенная землячка. Корона, конечно, тешит самолюбие, но в придачу к ней, кроме любящего супруга и приёмных сыновей, прилагаются головные боли и геморроидальные шишки новообразованного государства. Перспектива всю оставшуюся жизнь уговаривать, обещать, подкупать, запугивать и обманывать. Кого — неважно, лишь бы государству было хорошо. Кипящие от проливаемой крови границы. Заговорщики, мать их в системный блок. Реальные шансы того, что эта самая "вся жизнь" будет ограничена парой лет и закончится на ноже или кончике стрелы наёмного убийцы. Весёленький мир, изменения в котором станут заметны лет через двадцать упорного труда, и не факт, что он изменится к лучшему.

Но это — тоже жизнь. А когда рядом человек, которому можно безоглядно её доверить — знайте, это многого стоит.

Не тот мир. Не тот дом. Не тот мужчина.

Но других у меня уже нет, и не будет.

— Раздумываешь, как поделикатнее сказать "нет"? — криво усмехнулся Дойлен.

— Нет, — я невесело улыбнулась ответ. — Раздумываю, как поделикатнее сказать "да".

— Я ещё не так стар, чтобы сдохнуть от радости, — он сказал это как будто совершенно буднично, но я буквально физически почувствовала, как с его души свалился огромный камень. Да. Лишь для того, чтобы всей тяжестью обрушиться на мою. — Ты прости, милая, я понимаю, какое это для тебя горе — потерять целый мир. У тебя душа по мужу болит, а я никогда не увижу ни старшего сына, ни внука. Но для меня это немыслимая удача, что ты осталась. Настоящее чудо, без всякой магии.

— Но тогда в Масенте ты…

— Тогда в Масенте перед тобой был беспринципный говнюк, для которого ведьма Стана являлась всего лишь инструментом, — проговорил он — в своей излюбленной раблезианской манере. — А передо мной была странная, но весьма расчётливая стерва, готовая на всё ради возвращения домой. Но с тех пор прошло четыре луны. Кое-что изменилось. Беспринципным говнюком я как был, так и остался. Но — не для тебя. Ты достойна большего, и я предлагаю тебе всё, что имею. Включая руку, сердце и прочие потроха, как ты изволила выразиться четыре луны назад. О душе и речи нет — она твоя без остатка.

Это — чистейшая правда. Он никогда мне не лгал, ни тогда, ни позже, ни сейчас. Разве что краски сгущал. И сейчас его душа — вся без остатка — отразилась во взгляде.

Так на меня не смотрел даже Паша. Словно страдающий от жажды на чашку с водой, словно голодный на богато сервированный стол, словно нищий на кучу золота. Иными словами — словно мужчина, одержимый женщиной, на предмет своей одержимости. Его взгляд заставил меня вспомнить наши осенние ночи. Семь ночей, если быть точной.