Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Честь и хвала. Честь и хвала, — несколько растерянно произнес заместитель.

— Кроме того, у меня есть убийца, который пришил генерала Папалу и семью Ярошевичей. Это тот же человек, который застрелил Улофа Пальме.

— Нет, нет и нет. — В голосе заместителя прозвучали резкие нотки. — Мы в политику не вмешиваемся.

Сташевскому казалось, что все это ему снится. Или что сидящий напротив чиновник попросту глухой. Скорее всего, здесь шла какая-то игра, правила которой были ему неизвестны. Но он тут же успокоился, как всегда перед операцией. Теперь его голос звучал тихо и спокойно.

— Это не политика. У меня есть Миллер, который застрелил Папалу, Ярошевичей и шведского премьера. Которого спецслужбы нанимали для…

— А вот в такое мы совершенно не вмешиваемся! — резко перебил его заместитель. Какое-то мгновение казалось, что он разнервничался, но потом успокоился столь же быстро, как и Сташевский. Следовательно, не был он испорчен до мозга костей. Просто, он был неудачником. — Я вызвал вас по другому вопросу.

Спокойствие. Спокойствие — это ключ для решения всех дел. Спокойствие излечивает, позволяет управлять ситуацией.

— Я что, неясно сказал? — Теперь Сташевскому начинало быть по-настоящему весело. Более-менее, он уже понимал, в чем тут дело. — Я решил дело, в ходе которого уже погибло много офицеров крипо, милиции, УБ, полиции и…

— А кого это волнует? — Заместитель решил быть до конца честным.

Сташевский лучился улыбкой.

— Кого это волнует? — повторил сидящий за столом офицер, снимая очки. — Так вот, — перешел он к делу, — я вынужден уволить вас с работы.

Сташевский поглядел в окно. Солнце отражалось в крепостном рву, единственном остатке от системы обороны Вроцлава, разрушенной по приказу Наполеона Бонапарта.

— Понятное дело, я хочу, чтобы все кончилось мирно. Никаких дисциплинарных комиссий, — продолжал заместитель.

— Выходное пособие в размере трех месячных оплат, компенсация за отпуск. Тринадцатая зарплата.

— Из настоящих специалистов у вас останется один Гофман. Возможно, Корженевский. А потом уже только уборщица.

— Не надо язвить. Гофманом мы тоже займемся. — Случайно, он столкнул локтем папку с личным делом Сташевского. Снизу, и вправду, лежала папка Гофмана. — Нонконформисты, — заместитель коменданта доказал, что иностранные слова тоже ему известны, хотя какое-то время он задумался над тем, что же сказал. — Это партизанщина, а не честная полицейская работа!

— Мне все же кажется, будто бы я сплю. Ведь я же раскалываю самые сложные дела. Такие, за которые кто-то другой даже не знает, как взяться.

— И сколько вы их решаете? Одно? Два за год? Пять? А у меня здесь имеется аспирант[106] Южвяк, который за то же самое время заканчивает тридцать дел!

Это уже была чистейшей воды болтовня. Обычная словесная потасовка. С тем только, что Сташевский в ней не участвовал. Он все понял и прекрасно развлекался. Он был тем солдатом из окопа, который первым понял, что командование никакого артиллерийского подкрепления не даст, а к тому же еще и выстрелит в спину. Никаких проблем. Хотят? И черт с ними — пускай имеют.

— А… это тот, что раздувает стоимость краденых собак до такой суммы, чтобы административный проступок превратился в преступление. Потом хватает такого любителя, потому что на него указали пальцем соседи, и вот, раскрываемость сто процентов.

— Прошу не издеваться! — Заместитель коменданта ударил кулаком по столу. — У него большие достижения! Он даже пишет научные статьи.

— По-моему, я читал. Десяток статеек в журнале «Полиция — детям». О том, что нельзя трогать не разорвавшихся снарядов, и о том, что не следует идти в парк с незнакомцем, угощающим тебя конфеткой. — Сташевский ненадолго задумался. — Так как оно в конце концов? Можно ли трогать снаряды и чего-нибудь с ними мастерить? Он уже это дело решил?

— Перестаньте! Южвяк станет инспектором, который повысит нам показатель раскрываемости. А не так, как вы, что копаетесь в делах тридцатых годов. Освободите свой кабинет. Теперь там будет располагаться он.

— Теперь мне все понятно. — Сташевский закинул ногу на ногу. — Вам нужна свободная должность. Ведь Южвяк, это сынок сестры коменданта. И у него должен быть соответственный кабинет. — А на место Гофмана, наверное, придет зять двоюродного брата матери пасынка… Это я опять же, про шефа.

Заместитель перешел на официальный тон.

— Вам предъявлены следующие нарекания. Вы не приходите вовремя на работу. В кулуарах вас так прямо и называют «граф Сташевский». Когда за хочет, приходит, когда не за хочет — его нет.

— Ага, я понял, вы убираете в этих кулуарах и все это слышите.

— Кроме того, — невозмутимо продолжил заместитель, — на тожественное заседание, посвященное восемнадцатилетней годовщине отдела, вы пришли не как все, в мундире или костюме, а в красной футболке и в кедах!

— Прошу прощения, кеды не производят уже лет двадцать. Это были кроссовки «адидас».

— Это не имеет значения. В документе исправим на «в спортивной обуви»! Второе: когда к нам залетела летучая мышь и висела на потолке.

— Под потолком, — перебил его Сташевский. — Давайте-ка хоть немного позаботимся о чистоте польского языка.

— Неважно! Так вот, когда эта летучая мышь там висела, вы снизу прицепили табличку с надписью: «Бэтмен! Только ты являешься последней надеждой полиции!»

— Прошу прощения, но табличку я прикрепил в своем кабинете.

Славек издевался на всю катушку. Как и в любом государственном учреждении, специалисты не были нужны. Нужны были только лояльные и пассивные.

— Неважно. Даже телевидение приехало и все это сфотографировало для кино. Вы сделали нас смешными!

— Да что вы, — уже откровенно издевался Сташевский. — Словно Рейтан я защищал двери вашего кабинета[107].

К счастью, заместитель коменданта не понял.

— А кроме того, от вас частенько попахивало спиртным! О! Даже сейчас слышу!

— А вот это как раз и невозможно. — Сташевский склонился над столом начальника и понюхал. — А ведь правда, водкой в этом помещении несет.

— Ох, простите, — вырвалось у заместителя коменданта. Он инстинктивно прикрыл рот. — Сегодня была официальная встреча. Так что пришлось немножечко…

— То есть, вы напились в тринадцать ноль-ноль, в соответствии с кодексом Ярузельского[108]?

— Прошу прощения! А что касается вас лично, то у меня есть еще одна претензия!

— Слушаю.

— К вам обратился потерпевший, крестьянин. И положил вам на столе мертвую курицу! А вы даже и не глянули!