Добыча - Эндрю Фукуда

Время от времени во мраке ночи я наклоняюсь к ней. Она просто горит. Я вынимаю кинжал из ножен. Эпаф выходит из забытья и вздрагивает при виде кинжала. Он смотрит на меня, думая, что я собираюсь убить ее из милосердия.

— Не надо, — говорит он, — может быть, еще…

— Это не то, что ты думаешь, — отвечаю я, прижимаю кинжал к ладони и режу.

Начинает течь кровь, заливая мою руку. Закатники на стенах впадают в бешенство. Я приоткрываю губы Сисси и роняю ей в рот несколько капель крови.

— Если это правда. Если я Источник. Если я лекарство. Тогда моя кровь может помочь.

Но Эпаф, поглощенный горем, только качает головой.

— Это последнее средство, — говорю я. — Нам нечего терять.

Он даже не смотрит на меня.

— Джин, — говорит Эпаф, указывая на царапину на моей щеке, в том месте, где меня ранила Пепельный Июнь, — ты тоже обращаешься.

Он прав. Он видит то, что я сам пытался отрицать — бледность моей кожи, блеск пота на лице и то, что моя дрожь вызвана не ледяным ветром, но чем-то страшным в глубине меня — начинающимися конвульсиями.

— Ты не Источник, — говорит он, опускаясь на пол и закрывая глаза. — Ты не лекарство.

Начинается рассвет. Закатники неохотно спрыгивают с вагона, многие из них пытаются еще раз просунуть внутрь руку в надежде застать кого-нибудь врасплох. Остаются немногие. Потом, взвыв в последний раз, спрыгивают и они, ища укрытия в густом лесу. Теперь, когда закатники ушли, вагон открыт всем ветрам.

Остался лишь один, но только потому, что у него нет выбора. Он прыгнул в вагон головой вперед и застрял между двумя балками. Он так и не смог освободиться, даже вывихнув плечи и сломав челюсть в нескольких местах.

Встает солнце, и вопли этого закатника оглушают нас. Наконец его плоть размягчается на солнце, как масло, и он с мокрым шлепком падает на рельсы, словно наполненный гноем мешок. Поезд переезжает его. Желтая жидкость обволакивает колеса и взлетает в небо, оседая на нас каплями, как густой желтый дождь.

Наступает утро, и лучи солнца избавляют нас от ужасов ночи. Все молчат, мы сидим, прижавшись друг к другу, несмотря на то, что закатников больше нет и нас согревают теплые солнечные лучи.

Одна из девушек поднимает бледное лицо к небу, щурясь от солнца. Шок и испуг читаются во всем ее теле — в сжатых до белизны кулакам, в подтянутых к подбородку коленях. Но в глазах виден слабый отблеск надежды и предвкушения. Цивилизация,светятся ее глаза, Цивилизация.Она переводит взгляд на меня, секунду или две смотрит. На лицо ей падают тени балок.

Вероятно, мне следует открыть ей правду. Пересказать то, что мы услышали от Крагмэна. Но даже сейчас, когда разум затуманен лихорадкой, я начинаю сомневаться в этой правде. Что-то не сходится. Я молчу, просто отвожу взгляд и опускаю голову. Солнечный свет — как кислота для открытых глаз. Его лучи проходят через кожу, через кости, обжигают где-то в костном мозге нервные окончания, о существовании которых я и не подозревал. Эпаф прав. Я обращаюсь. Меня трясет. Я дрожу.

45

После полудня мы решаем открыть ящики. Внутри много одежды, которая особо и не нужна на теплой равнине, бумаги, канцелярские принадлежности, лекарства. Криками облегчения мы приветствуем ящик консервированных персиков. Тринадцать банок — удачное совпадение, нас в вагоне как раз столько. Сейчас. К ночи может стать на два человека меньше. Девушка с веснушками раздает банки. Подумав немного, она ставит одну рядом с Сисси, все еще лежащей без сознания. Она предупреждает, чтобы мы не ели всё сразу. Неизвестно, сколько продлится путешествие. Вполне возможно, что несколько дней.

Эпаф пишет на каждой банке имя. По его словам, это хороший способ познакомиться. Он пытается быть смелым, пытается быть сильным. Пишет на банке Сисси ее имя. Он отказывается принять очевидное, через несколько часов ему придется совершить то, о чем он пока не может и подумать. Вначале с ней, потом со мной. Он пишет мое имя на банке, как будто пытаясь противостоять судьбе.

Я смотрю на банки, стоящие рядом. Мое имя, имя Сисси, оба написанные печатными буквами. Как два могильных камня.

Ночь. Я вздрагиваю и просыпаюсь, чувствуя, как холод пустынной ночи пронизывает меня до костей. Даже лунный свет режет мне глаза. Я почти обратился. По вагону гуляет ветер, принося с собой запах дыма. Я сажусь, поднимаю глаза. Дым поднимается от трубы локомотива; видимо, двигатель автоматически включился, когда закончился спуск. Судя по всему, мы будем ехать с этой скоростью до самого дворца, не сбавляя хода. Все здесь происходит автоматически.

Как и мое обращение.

Дрожь сотрясает все тело. Сердце бешено стучит, рубашка пропитана липким холодным потом. Я обращаюсь медленно, и от того процесс становится еще более мучительным. Между балками в вагон проникает лунный свет, тени изгибаются, пересекая наши тела. Время от времени девушки кричат во сне. Я сажусь, чувствуя, как похрустывают мои суставы. Рядом со мной, вздрагивая и бормоча во сне, лежит Дэвид. Я укрываю его одеялом. Он положил руку на пустоту рядом с собой — на место, где должен был спать Джейкоб.

Поезд, стуча колесами, едет сквозь бесконечную пустошь. В ногах у меня лежит Сисси, ее голова покоится на коленях у Эпафа. Кинжалы поблескивают на ее поясе, манят меня. Я отстегиваю один, достаю из ножен. Пора.

Эпаф этого не сделает. Но я могу. И должен. Сначала ее, потом себя.

Я прикладываю кинжал к ее шее. Клинок погружается в мягкую плоть. Я вижу, как прямо над ним бьется жилка. Но бьется она ровно и спокойно, не стучит, как в лихорадке.

Я хмурюсь, касаюсь ее кожи. Она сухая. И теплая.

Я кладу руку поверх ее сердца, оно бьется ровно и медленно.

Она не обращается.

Я смотрю на ее спокойное, расслабленное лицо, не понимая, что происходит. Сквозь решетчатые стены вагона дует ветер, касаясь моей горячей кожи, и я вздрагиваю:

— Сисси?

Ее глаза чуть приоткрываются. Она приходит в себя. Руки выскальзывают из-под одеяла, задевая банки с персиками у ее головы. Ее и мою, стоящие бок о бок.

Я думаю, что кое-что вижу, и сердце начинает стучать громче и быстрее.

А затем я слышу голос моего отца, очень ясно, несмотря на все прошедшие годы: «Ты смотришь, но не видишь. Иногда ответ под самым твоим носом».

Сисси просыпается. Облизывает потрескавшиеся губы сухим белым языком. Она открывает глаза. Веки больше не подрагивают в лихорадке. Нет, они двигаются спокойно и уверенно.

Через несколько секунд она придет в себя, сядет, посмотрит на меня.