Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

– Ну? Уборевича вспомнил? – Лицо Маркова передернула судорога ярости.

– Я тебе говорю. Спокойно так, будто он у него час назад был…

Тут Марков не сдержался и все-таки выругался. При Погорелове можно было.

– Спросил, потянешь ли ты Генштаб… Я сказал, что ты и на главкома годишься. На фоне тех, кто остался. Тимошенко нашего, Кулика – маршала…

– Ты что? Обратно захотел? – У Маркова похолодели щеки.

– А! Ни хрена не будет… Я по тону понял. Нет, я так не могу… – Погорелов снял трубку телефона. – Ресторан? Ужин в номер. На двоих. Что значит поздно? Ничего не поздно! Управитесь. Коньяк, водка, боржом, икра, словом, все, что найдете. Все, я сказал. И побыстрее. – Он бросил трубку. – Вот сейчас, дружок мой дорогой, сядем, как люди, выпьем, поговорим.

Очевидно, ресторанщики получили еще какое-то указание, кроме команды Погорелова, потому что, невзирая на второй час ночи, буквально через десять минут на столе уже стояли и коньяк «Двин», и «Московская», три бутылки боржоми со льда, икра черная и красная в хрустальных розетках, балык, маринованные грибки, селедка…

– Сказка! Сон в майскую ночь. – Марков проглотил слюну.

Официанты вышли, пообещав минут через двадцать подать горячее. Погорелов торопливо налил в фужеры водку. Отрывисто чокнулся с Марковым, рука у него дрожала так, что он придержал ее левой.

– Давай… Пять лет, ты представляешь, пять лет… – Он хотел сказать еще что-то – не получилось, шумно вздохнул и выпил залпом.

Самым трудным оказалось заставить себя есть спокойно, не спеша и не озираясь по сторонам.

После третьей рюмки, когда голову заволокло первым хмелем и словно разжалась напряженная, как пружина, душа, Марков вдруг спросил, глядя в глаза Погорелову:

– А что, если завтра – снова?

Тот понял его сразу, резко мотнул головой:

– Вот уж нет… голову об стенку разобью, а обратно – нет. Теперь я ученый… А еще слово скажешь – морду набью.

Утром Марков, наскоро перекусив остатками затянувшегося ужина, торопливо спустился вниз. Ему невыносимо захотелось поскорее пройти по улицам Москвы, ощутить, что все происшедшее не сон, не бред, что он снова человек и снова не из последних.

Провел рукой по щеке. Даже побриться было нечем. Ну ничего, можно зайти в хорошую парикмахерскую. Бритье, стрижка, компресс, одеколон «Красный мак»… С дрожью отвращения он вспомнил лагерные парикмахерские с одной на всех грязной простыней и вонючим мылом.

Идя вверх по улице Горького, он заново переживал свою встречу со Сталиным. Теперь она удивляла его своей явной бесполезностью. Стоило ли приглашать к себе освобожденного из заключения, чтобы обменяться с ним парой ничего не значащих фраз? Впрочем, ему, может быть, просто требовалось взглянуть на Маркова. Все он о нем знал, и доносы прочел, и личное дело, и материалы «суда», а вот наяву не видел. И захотел составить мнение, перед тем как принять окончательное решение.

Вполне возможно. От такого человека, как Сталин, можно этого ждать.

За годы заключения Марков думал о нем, наверное, каждый день. Старался понять смысл происходящего в стране, понять, зачем Сталину потребовалось то, что он делал. Он не мог согласиться с товарищами по лагерю, которые убеждали себя и других, что Сталин ничего не знает, верит Ежову, Берии, еще кому-то. Сказочка про доброго царя и злых придворных на новый лад. Если бы Сталин ничего не знал, он заслуживал бы еще меньшего уважения. Какова цена вождю, который, полагаясь на чье-то слово, позволил ликвидировать практически все руководство армии, вплоть до полкового звена? На это не пошел бы даже идиот. Не попытавшись разобраться, не встретившись лично ни с кем из тех, кто был с ним рядом еще с дореволюционных времен… Поверить в это совершенно невозможно. Вон, Николай Первый сам контролировал все следствие по делу декабристов и счел возможным казнить только пятерых…

В конце концов, у вождя, уничтожающего собственную армию, должен быть хотя бы инстинкт самосохранения. Но если он не дурак, то кто?

Марков увидел на левой стороне улицы вывеску небольшой парикмахерской. Через окно было видно, что зал пуст.

В зале стояло три кресла, но парикмахер – только один. Женщина лет под пятьдесят с желтоватым утомленным лицом. Как-то рассеянно она накрыла его простыней, спросила:

– Что будем делать? Постричь, побрить?

– Делайте все сразу. – Прикрыв глаза, он вновь погрузился в свои мысли.

Женщина работала очень умело и аккуратно, и Марков, кажется, даже начал задремывать, когда вдруг услышал ее голос.

– Извините, товарищ командарм, вы оттуда?

– Что? – не совсем проснувшись, вскинул голову.

– Осторожнее, я могу вас поранить… Я спросила – вы недавно вернулись оттуда?

Марков внимательно посмотрел на ее отражение в зеркале и догадался, отчего у нее выражение постоянной тоски и усталости, нездоровый, болезненный цвет лица.

– А у вас что, там кто-то есть? – спросил он.

– Да, муж. Полковник Селиверстов. Он преподавал в Военно-политической академии. Арестовали в тридцать девятом, дали десять лет… Меня уволили с работы, хорошо хоть здесь держат. Мне показалось, что вы только что вернулись в Москву.

– Неужели так заметно? – удивился Марков.

– Мне – заметно. Когда целыми днями выстаиваешь в очередях в приемной НКВД, разговариваешь с людьми, становишься очень наблюдательной ко всему, что относится к этой стороне жизни.

– Что ж, вы правы. Только вчера вернулся.

– Разобрались, полностью оправдали?

– Похоже, да…

– Господи, – женщина беззвучно заплакала. – Неужели все кончится? И мой Иван Егорович тоже вернется? А у него язва желудка… – Она испуганно оглянулась, хотя в зале по-прежнему никого не было. – Вы знаете, когда сообщили о смерти Берии, я сразу подумала: что-то должно измениться, не может быть, чтобы не изменилось…

– Успокойтесь. Я совершенно уверен, что в ближайшие дни многое действительно изменится. И ваш муж тоже вернется.

Уходя, Марков кивнул ей и ободряюще улыбнулся. Через стекло увидел, что женщина снова плачет. Его появление, конечно, внушило ей некоторую надежду, но и расстроило, разбередило рану. Вот кто-то вышел и гуляет по Москве с ромбами и орденами, а ее муж сидит и, возможно, будет сидеть, и этот факт, наверное, угнетает еще больше, чем сознание, что все сидят…

Он впервые задумался, как будут складываться его отношения с людьми, как повлияет все происшедшее на дальнейшую жизнь и службу.

До обеда он бесцельно проходил по улицам, просто глядя новым, обострившимся взглядом на людей, новостройки, витрины магазинов.

При всем, что случилось с ним и тысячами ему подобных, жизнь продолжалась. Он не мог не отметить, что Москва похорошела, люди в массе выглядят довольными и веселыми, а в магазинах товаров гораздо больше, чем три года назад.

Почти непрерывно ему приходилось отвечать на приветствия встречных военнослужащих, и он ловил удивленные и заинтересованные взгляды. Командармы и в свое время не так часто попадались на улицах, их и было пятнадцать на всю Красную армию, а сейчас, год спустя, как ввели генеральские звания, командарм с двумя орденами Красного Знамени выглядел видением прошлого, о котором большинство старалось не вспоминать.

В центральном военторге Марков купил небольшой чемодан желтой тисненой кожи варшавского производства – трофей освободительного похода. У него не было ничего, никаких личных вещей, и пришлось приобрести многое, от бритвенного прибора и носовых платков до габардинового обмундирования и плаща. Ходить по Москве в плохо сшитом полевом х/б он не считал удобным в своем звании.

К часу дня он уже был в гостинице.

Звонок прозвучал около восьми часов вечера.

– Марков? – услышал он грубый бас порученца Сталина. – Спускайтесь вниз, за вами вышла машина.

Иосиф Виссарионович встретил Маркова почти по-дружески. И лицо его, и глаза выражали радушие, словно он был хозяином, принимающим дорогого гостя, а не главой партии и государства.

– Садитесь, товарищ Марков. Я вижу, вы уже освоились в своем новом положении? – Очевидно, Сталин имел в виду новую форму Маркова и вообще весь его подтянутый, даже щеголеватый вид.

– Стараюсь, товарищ Сталин, – ответил Марков, следя глазами за медленно прохаживающимся по кабинету хозяином.

– Это хорошо. У вас крепкая нервная система. Некоторые товарищи с похожей биографией сломались и сейчас ни на что не годятся. Хотя и оправданы полностью. А нам, старым большевикам, приходилось сидеть в тюрьмах и подольше… Я же сказал, садитесь, – и показал на ближайший стул. – Что бы вы сказали, товарищ Марков, если бы мы предложили вам возглавить Генеральный штаб?

Марков, хоть и был подготовлен вчерашними словами Погорелова, все же несколько опешил.

– Не знаю, товарищ Сталин, не думал об этом. Я, вообще говоря, войсковик. И кроме того… несколько отстал, по-моему.