Витязь чести: Повесть о Шандоре Петефи - Еремей Парнов

«Johannisfeuer» — «огни Иоганниса» явно склонили удачу на сторону Габсбургов. Пылающее колесо, которое пустили с горы какие-нибудь веселящиеся бюргерские сынки, обернулось колесом фортуны.

Началось с того, что напуганный голодными бунтами, забастовками и самоуправством крестьян, занимавших общинные земли, громивших усадьбы, сжигавших долговые листы, либеральный папа призвал итальянцев прекратить борьбу с Австрией. С мечтой о реформах было покончено.

В итальянской кампании речь понтифика ознаменовала крутой поворот. Аристократия и богатые горожане с восторгом поддержали призыв святого отца. Все устали от разгула озлобленной черни и, предвидя впереди лишь новые опустошительные потрясения, жаждали компромисса.

В Неаполе вспыхнул контрреволюционный мятеж, поддержанный тайными иезуитами и австрийской военной мощью. Умело действуя сравнительно малыми силами, старый вояка Радецкий постепенно отбирал назад оставленные им города.

Шестого мая славный фельдмаршал атаковал около Санта-Лючии шедшего на Верону сардинского короля. В Пьемонте австрийский отряд, состоявший из девятнадцати батальонов и шестнадцати эскадронов, наголову разбил втрое превосходящую его армию. Эта битва, в которой особо отличились цеперские стрелки, принесла лавры героя Францу-Иосифу, укрепив его шансы на имперский престол. С итальянского театра юный эрцгерцог возвратился овеянным славой. Отпрыски лучших фамилий спешили записаться в какой-нибудь привилегированный полк.

Следующую крупную викторию в послужной список старого фельдмаршала вписало сражение под Кустоцой, после которого Карл-Альберт вынужден был принять унизительные условия перемирия и вернул австрийцам Ломбардию и Венецию.

Одна только Венгрия не сулила австрийскому оружию скорых побед. Да и в самой Вене дела имперского правительства обстояли далеко не блестяще.

Конституция, набросанная с крайней поспешностью, хотя и не без таланта, не привела к умиротворению. Недовольство венцев еще более возросло, когда на пост военного министра был назначен Теодор Валье граф де Латур, известный своими бонапартистскими замашками.

Фикельмона, мужа очаровательной Долли, увенчавшего наконец свою карьеру званием министра-президента, забросали гнилым картофелем. Студенты свистали под его окнами, устраивали по ночам кошачьи концерты. Но это было только начало. Соединившись с рабочими, Академический легион ворвался пятнадцатого мая в Хофбург. Не сделав ни единого выстрела, правительство поспешило принять требования повстанцев. Был учрежден центральный комитет демократического союза, дано согласие на созыв однопалатного учредительного рейхстага, призванного разработать новую конституцию.

Через день императорская семья незаметно покинула дворец и выехала в Инсбрук, под защиту действовавшей поблизости итальянской армии Радецкого.

На время отсутствия императора регентская власть была вручена эрцгерцогу Иоганну. Однако дела во Франкфурте не позволяли пангерманскому вождю всерьез заняться венскими неурядицами, и он предоставил события их естественному течению. Видимо, это было не худшее из его деяний.

Итак, Инсбрук. Окруженный Тирольскими вершинами старинный город в долине реки Инн. Прохладной синью омыты чистенькие домики с клумбами и дверными молотками. Замшелые ели и быстрые потоки, где стоит, сопротивляясь течению, радужная форель. Альпийские луга с их туманами, пушистые эдельвейсы. Древние суровые церкви с гербами, увенчанными шлемами крестоносцев, и стекловарные фабрики, на которых по секретным рецептам выплавляют цветные глыбы для будущих витражей. Державным величием покоряют францисканский собор в ренессансном стиле, саркофаг императора Максимиллиана, казармы из красного кирпича.

Здесь, в охраняемом ротой отборных тирольских стрелков горном замке, императорской семье не угрожали более ни домогательства демократов, ни капризы переменчивой венской толпы. В самом городе встали на постой три эскадрона кирасиров — белые мундиры, ослепительные каски, надраенные панцири, тяжелые палаши.

Движение Рака по звездному кругу чревато, как верят в Штирии и Тироле, днями опасными, роковыми. Нечистая сила слетает тогда на землю вослед прибывающей ночи.

В один из таких дней, когда в церквах зажигают «Wetter kerzen» — «свечи погоды», Инсбрук удостоил посещением бан Хорватии Йосип Елачич, имперский барон и генерал-лейтенант императорской армии.

К сожалению, его величество кайзер находился не в том состоянии, чтобы порадовать долгожданного гостя плодотворной беседой. Он мог только улыбаться и милостиво кивать смуглому черноглазому господину с устрашающими, щедро нафабренными усищами.

Зато эрцгерцогиня София, чувствовавшая себя полновластной хозяйкой двора, приняла хорватского наместника с должным вниманием и всеми положенными почестями.

Пока события благоприятствовали честолюбивым планам эрцгерцогини. Меттерних — главное препятствие на пути к единоличной власти — был устранен. Перед Францем-Иосифом, дорогим сыночком, пропахшим пороховым дымом героем Санта-Лючии, открывалась дорога к власти. Все более погружавшийся в сумеречное состояние Фердинанд продемонстрировал полную неспособность к управлению государством. Чего же еще желать?

Правда, темным облачком на радужном горизонте вырисовывалась неугомонная Венгрия, но, говорят, бан именно тот человек, который загонит мадьярских бычков в стойла. У Софии, таким образом, были все основания встретить Елачича милостивой улыбкой.

Прием был обставлен с почти королевской пышностью. Эрцгерцогиня вышла в робе белого муара и расшитой золотом карминно-алой мантии, тяжелыми складками спадавшей до самого пола. Безукоризненную прическу венчала усыпанная бриллиантами диадема.

Елачича, допущенного к руке, представили и кронпринцу, который, едва церемония совершилась, поспешил упрятать вечно зябнущие пальцы в длинные рукава простого, как и подобает фронтовику, офицерского сюртука.

— Как он хорош! — растроганно прошептала стоявшая справа от кресла Софии красавица Долли. — Это воин! Это герой!

Трудно сказать, что нашла Дарья Федоровна в Елачиче. На первый взгляд это был совершеннейший янычар с дурными манерами и выпученными глазами. Едва ли утонченная патрицианка, сострадавшая польским повстанцам, могла всерьез увлечься подобным субъектом, который к тому же еще имел привычку кусать ногти. Но женское сердце непостижимо. Она таяла в его присутствии и признавалась сестре: «Этот бан — мой герой». Увлечение, впрочем, вскоре рассеялось, уступив место преклонению перед мужским очарованием юного Франца-Иосифа. Это случится в тот самый день, или вскорости после него, как герой Санта-Лючии будет провозглашен императором. Долли всю жизнь привлекали знаменитые люди.

— Каковы ваши ближайшие намерения, любезный барон? — поинтересовалась София, царственно вскинув увенчанную княжеской коронкой голову. — Говорят, у вас уже сорок тысяч войска?

— Das Mongolentum muß mit Stumpf und Stiel ausgerottet werden![67] — ничтоже не сумняшися, произнес свою историческую фразу бан, грозно вращая похожими на маслины глазами.

Эрцгерцогиня и молодой наследник лишь поощрительно улыбнулись в ответ.

— В Праге, — вскользь заметил новый шеф австрийской дипломатии фон Вессенберг, — венгров считают прирожденными бунтарями. Утверждают, будто даже венские беспорядки спровоцированы мадьяро-еврейскими агитаторами. Господин генерал-лейтенант справедливо назвал их монголами. Упорное нежелание венгров считаться с правами славянских национальностей и румын создает нам ненужные проблемы.

Странным эхом докатился до Инсбрука колокольный звон с пражской ратушной башни. Требовал, требовал свежего мяса ненасытный скелет, приплясывая над усмиренным и вечно таинственным городом.

43

Итак, свершилось… Конница Елачича перешла через светлую реку Драву. Гремел под обозными телегами дощатый настил моста. Глинистой мутью расплылись взбаламученные броды. Белым гноем сочились бесчисленные вмятины от копыт.

Серессоны в коротких штанах и расшитых красным кантом куртках двигались в арьергарде, замыкая сопровождавший ставку обоз и кавалькаду из офицеров императорского генштаба. Не слезая с седел, лихие кроаты совали горящие факелы под соломенные кровли, с плеча рубили кривыми саблями, хватали за косы приглянувшихся девушек. В крытой жандармской кибитке множились набитые отсеченными головами джутовые мешки.

Рядом с баном покачивался на атласных подушках лакированной берлины майор Эдён Зичи. За зеркальными стеклами окон дымилась дорога, трещали в огне деревянные балки крестьянских домов, летел по ветру горячий пепел. То ли судорога, то ли брезгливая усмешка кривила отмеченную шрамом щеку.