Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

Советские ученые тоже не остались в стороне от темы.

В редкой сейчас книжке «Война и стратегическое сырье» (1942) академик А. Е. Ферсман восторженно, я бы сказал, поэтически писал:

«Летит эскадрилья бомбардировщиков и истребителей в темную осеннюю ночь – алюминиевые коршуны весом в несколько тонн из сплавов алюминия: дуралюминия или силумина. За ними – несколько тяжелых машин из специальной стали с хромом и никелем, с прочными спайками из лучшей ниобовой стали; ответственные части моторов – из бериллиевой бронзы, другие части машин – из электрона – особого сплава с легким металлом – магнием. В баках – или особая легкая нефть, или бензин, лучшие, чистейшие марки горючего, с самым высоким октановым числом, ибо оно обеспечивает скорость полета. У штурвала – летчик, вооруженный картой, покрытой листом прозрачной слюды или специального борного стекла. Ториевые и радиевые светящиеся составы синеватым светом освещают многочисленные счетчики, а внизу, под машиной – быстро отрываемые движением специального рычага авиационные бомбы из легко разрывающегося металла с детонаторами из гремучей ртути и целые гирлянды зажигательных бомб из металлического порошка алюминия и магния с окисью железа…

То приглушая мотор, то вновь запуская его на полный ход, так что от шума пропеллеров и моторов эскадрильи бомбардировщиков дрожат стены и трескаются стекла, коршуны противника спускают на парашюте осветительные ракеты. Мы видим сначала красновато-желтое пламя медленно спускающегося факела-люстры, – это горит специальный состав из частиц угля, бертолетовой соли и солей кальция. Но свет постепенно делается более ровным, ярким и белым, загорается порошок магния, спрессованный с особыми веществами в ракете, порошок того металлического магния, который мы так часто зажигали для фотографической съемки, иногда с примесью зеленовато-желтых солей бария…

Заговорили зенитки, следящие за пикирующим полетом коршуна. Шрапнели и осколки особых зенитных снарядов осыпают вражеский самолет, и снова хрупкая сталь, сурьма и взрывчатые вещества из угля и нефти вводят в действие разрушительную силу цепных химических реакций. Эти реакции, которые мы называем взрывом, протекают в периоды тысячных долей секунды, создавая колебательные волны и механические удары огромной силы…

Вот – удачный выстрел. Пробито крыло налетевшего коршуна, и тяжелым грузом, с остатками бомб, летит он на землю. Взрываются бензиновые и нефтяные баки, рвутся не сброшенные снаряды, сгорает и превращается в кучу бесформенного окисленного металла многотонный бомбардировщик из алюминия, созданный человеческим гением и человеческой злобой для уничтожения другого человека. «Фашистский самолет сбит», – гласит краткое сообщение прессы. «Сильнейшая химическая реакция закончена, и химическое равновесие восстановлено», – говорит химик. «Еще один удар по фашистской своре, по ее технике, живой силе и нервам», – говорим мы. Свыше 46 элементов участвует в воздушном бою – больше чем половина всей Менделеевской таблицы».

Настоящая военно-геохимическая поэма!

Успех повести Ник. Шпанова «Первый удар» определился не только полным совпадением взглядов автора и официальной доктрины, но, несомненно, и литературным талантом автора. В повести переплетены элементы фантастические, героические, производственные. Да, летчик Сафар сверкает глазами: «Жалко, не я распоряжаюсь историей, а то драка была бы. Без драки Европу не привести в порядок. Отдам жизнь для того, чтобы все встало на место!» – о чем некоторые критики упоминают сейчас с возмущением. Но разве не мечтали «привести Европу в порядок» герои Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, Бруно Ясенского, Сергея Буданцева? Летчики Ник. Шпанова знают свое дело. Потому к ним и отношение особое, какого не могло быть ни в какой прежней книге. «Политработники под руководством комиссаров частей обходили машины. Они заглядывали в полетные аптечки: все ли на месте? Есть ли предписанные наставлением медикаменты и перевязочные средства? Заготовлены ли препараты против обмораживания? Они, не стесняясь, открывали личные чемоданчики летчиков, штурманов, радистов. Туда, где не хватало шоколада, они совали плитки „Колы“. Незаполненные термосы отправлялись на кухню для заливки кипящим какао. Не отрывая людей от работы, они совали им в карманы лимоны, попутно, как бы невзначай, проверяя, надето ли теплое белье, не потерял ли кто-нибудь в спешке перчатки, исправны ли кислородные маски?»

Производственная повесть? Несомненно.

Фантастическая? Несомненно.

«По мнению Грозы (один из боевых летчиков, – Г.П.) важно было уменьшить «ножницы» в полетных свойствах бомбардировщиков и истребителей за счет улучшения первых. Чем меньше разница в этих свойствах, тем больше у бомбардировщиков шансов на спасение, а может быть, и на победу. Это значит, что бомбардировщик должен быть возможно более легким. Два легких бомбардировщика могут в сумме поднять столько же бомб, сколько несет при дальнем рейде тяжелый корабль. Они без труда преодолеют расстояние, отделяющее их от цели. Но при этом неоспоримо преимущество легких бомбардировщиков перед большим кораблем. Освободившись от груза бомб, да еще и от половины веса собственного горючего, бомбардировщик превратится в боеспособный сверхистребитель. Тут уж он не только может защищаться, но и активно нападать.

– Для этого прежде всего нужен меньший собственный вес, – оживился Сафар. – На наших красавцах это достигнуто применением сверхлегких сплавов магния и бериллия в комбинации с высоколегированными сталями – раз; установкой паротурбинных двигателей – два… Ты понимаешь, когда я еще амбалом был, – задумчиво и даже как-то мечтательно сказал Сафар, – кругом все говорили: пар? – отжившее дело! Паровик – это прошлое. Внутреннее сгорание – вот где перспективы! Я тогда мало в таких вещах понимал, а потом, как учиться стал, опять то же самое слышу: паровая машина – это, мол, древность, бензиновый мотор и дизель куда лучше. А вот теперь гляди-ка – старичок-паровичок опять пришел и мотору очко дает…»

Да, действительно, на мощных бомбардировщиках, описанных Ник. Шпановым, стоят… паровые двигатели. «Группа молодых инженеров – учеников академика Вишнякова – удачно использовала силовую установку на самолете большого тоннажа. Смелый переход на длинные валы передач сделал возможным отказ от установки многих моторов. Можно было перейти к одному двигателю большой мощности и передавать его энергию винтам, отнесенным на любое расстояние в крылья. Это имело значительные аэродинамические и тактические преимущества. Оставалось найти такой двигатель, который при небольшом удельном весе позволил бы сосредоточить высокую мощность и был бы достаточно компактным… Выходом явилась паровая турбина… Отдача ее росла за счет повышения оборотов. Критическое число, лимитированное прочностью материалов, с применением так называемых сталей Кикодзе-Урванцева выросло необычайно. Возможность отдаления от турбины котла и конденсатора позволило разместить всю установку по самолету так, что его лоб определялся лишь габаритами человека и вооружения…»

Рассуждения о пользе паровых турбин взяты не с пустого места.

Об изобретателях Ник. Шпанов еще в 1936 году выпустил сразу три книги – «История одного великого неудачника», «Джемс Уатт» и «Рождение мотора». А самолеты знал по собственному опыту. Он прекрасно чувствовал тему. «Теряя высоту, Сафар мог уже без помощи трубы видеть землю. Темно-синий массив леса перешел в серую рябь кустарника. Дальше тянулись гряды невысоких холмов. Холмы были пустынны. Никаких объектов для использования своих бомб Сафар не видел. А он твердо решил не садиться (самолет его подбит, – Г.П.), не истратив с пользой бомбы. Поэтому, придав машине минимальный угол снижения, на каком она тянула, не проваливаясь, Сафар снова повел ее по прямой. Отсутствие пронзительного свиста пропеллеров и монотонного гудения турбины создавали теперь, при свободном планировании, иллюзию полной тишины. Мягко шуршали крылья да тоненьким голоском пел саф (указатель скорости, – Г.П.). Если летчик давал штурвал от себя, голос сафа становился смелей, переходил на дискант; подбирал на себя – саф возвращался к робкому альту…»

Или сцена бомбового удара.

«Инженер не договорил. Желтое зарево сверкнуло на мраморе щитов. Медная обводка кожухов турбин отбросила сияние к дрогнувшему потолку. Выдавленная столбом воздуха, стеклянная стена обрушилась внутрь машинного зала. Снаружи, с гладкой поверхности уснувшего озера, поднялся к небу пенистый фонтан воды. Грохот взрыва дошел до зала позже, когда над озером взметнулся уже следующий гейзер. Он перебросил пенистую струю через широкое полотно дамбы, сливая ее с фонтаном бетона и стали, вскинутых очередной бомбой. Точно обрадовавшаяся освобождению, вода бросилась в прорывы. Плотина дрожала от напора пенящейся воды. Вода рвала надломленные глыбы бетонной стены. За каждой бомбой, падающей в озеро, следовал ослепительный фонтан воды и камней. Гидравлическое давление подводных взрывов рвало тридцатиметровую толщу бетона, как гнилую фанеру. Двести шестьдесят миллионов тонн воды уничтожающим все на своем пути потоком обрушились на Фюрт-Нюрнберг, которым она столько времени рабски отдавала свою голубую энергию для производства орудий войны. Вода переливалась через гранитные набережные, заливала улицы, клокотала на площадях. Берега канала не могли вместить грандиозную массу воды, отданной водохранилищем. Она потоком устремилась в русло Регнитца и понеслась к Бамбергу. Загорелись склады серы, заготовленные для производства иприта. Лопнул первый гигантский газгольдер с отравляющими веществами. Нарывные, слезоточивые, удушающие газы: иприт, люизит, фосген – все то, о чем с ужасом шептались в мирное время и во что старались не верить, как в страшный призрак ада, все это потекло по берегам Майна. Тяжелая пелена желтого, серого дыма застилала весь простор долины до Штейгервальда. Волна страшного взрыва докатилась туда за шестьдесят километров. В Бамберге взлетели на воздух заводы взрывчатых веществ. Небо пылало. На десятки километров вокруг поля покрылись хлопьями копоти. Красные черепичные крыши нюрнбергских домов почернели до того, что не отражали больше огненной пляски пожарищ. Толпы обезумевших охранников стремились в убежища. У входов клокотал водоворот потерявших рассудок людей. Электричества не было. Лифты, набитые визжащими от ужаса охранниками, стояли посреди темных шахт. На глубину тридцати метров нужно было спускаться по железным лестницам. В полутьме, к которой еще не привыкли глаза, люди оступались и падали. Их никто не поддерживал…» Даже «сидя в рубке флагманского самолета, совершающего третий заход для бомбометания, Косых (один из советских летчиков, – Г.П.) чувствовал, что задыхается. Воздух вокруг машины был раскален и насыщен густым, тошнотворным запахом гари…»