Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады - Александр Андреев

Вежливыми переговорами с Польской Короной Богдан Хмельницкий, которому из соседних стран шли и шли поздравления с утверждением Зборовского тракта, выиграл для своей родины почти мирный год, за который успел сделать столько необходимых для функционирования новой государственности дел, не сколько не было сделано за целый век.

В марте 1650 года гетман собрал в Переяславе Генеральную Раду, которую сами гоноровые поляки, с трудом разлепив губы от сводивших их злобы, назвали «настоящим Национальным собранием свободного и независимого государства». Рада официально объявила, что в военный реестр вписано «пятьдесят тысяч казаков с семьями, пешими и конными военными помощниками и дворовыми работниками». Еще двадцать тысяч казаков, само собой, с семьями, военными помощниками и дворовыми работниками составили гетманский резервный корпус Тимоша Хмельницкого. Те боевые хлопцы, которые не вошли в реестр и резерв, составили личные сотни и тысячи Богдана и десятков его полковников и старшин. Все бойцы Украинской революции стали лично свободными казаками, которым полагался земельный надел, и гетман совсем не затягивал выдачу земель Войску Запорожскому. Очнувшаяся Варшава вдруг увидела, что из двухмиллионного гетманского населения Украины в сорокатысячный казачий реестр совершенно официально вошел миллион человек, который без боя и драки становился железной опорой новой державы.

Сенат несколько раз поднимал против «сотрудничавшего с ляхами Хмельницкого» авантюристов-одиночек, но казаки и селяне быстро ловили их сами и сдавали в Чигирин со словами: – нашему батьке Богдану соперников быть не может.

Москва и Чигирин активизировали дипломатические контакты только после Пилявицкого сражения. Царь Алексей Михайлович, до тридцати лет евший из боярских рук, постоянно провоцируемый Варшавой, интересовался у Богдана Хмельницкого, почему он не распускает войска и куда их готовит воевать, где хан с ордой и какие у него и казаков планы: «Не чаять ли от крымского царя вскоре какого умышления и войны на Московское государство, расположен ли гетман к великому государю, и не чаять ли от него каких шатаний и с крымскими людьми на Москву военного соединения?»

Некоторые основания для беспокойства у не имевшего внятной политической линии Кремля все же были – к лету 1650 года стрельцы очень жестоко подавили народное восстание во Пскове и его участники ушли к украинским казакам. В Речи Посполитой появился самозванец Тимофей Анкудинов, рискованно зарабатывающий на жизнь как «внук московского царя Василия Шуйского». Хмельницкий даже беседовал с ним в Чигирине, но быстро понял, что самозванец никакой, и Анкудинов поехал за деньгами в Швецию и Голштинию, чтобы в 1653 году быть казненным в Москве.

Гетман уважительно заверил царя Алексея Михайловича, что опытные и имеющие постоянную боевую работу Чигиринский, Корсунский, Черкасский, Каневский, Белоцерковский, Переяславский, Кропивянский, Уманский, Брацлавский, Кальницкий, Киевский, Миргородский, Полтавский, Прилукский, Нежинский и Черниговский полки Войска Запорожского всегда готовы защитить Москву от атак поляков и татар.

Почти два года король, сенат и гетман убеждали друг друга в дружбе и взаимопонимании. Хмельницкий писал Яну Казимиру, чтобы новое коронное войско не подходило к Брацлавщине, король отвечал, что его войско ходит, где хочет. Богдан требовал выдачи Чаплинского, король отвечал, что этот пан у него в милости. Гетман требовал передать отобранные православные храмы назад батюшкам, Ян Казимир отвечал, что он католик, а значит, обращаться к нему с подобной просьбой неприлично.

В Варшаву за хорошо оплачиваемой военной помощью против Турции прибыл посол Венецианской республики Альберто Вимини, и король, взяв аванс, попытался натравить на Стамбул Хмельницкого, но, конечно, без денег, а за ненужную никому амнистию или за какие-нибудь привилеи, которые будут выданы казачеству, например, в XVIII веке.

Хмельницкий хмыкнул, не стал говорить королю о том, что когда казаки понесут потери на Черном море, то шляхта с наемниками их с наслаждением добьет, а король с удовольствием отработает полновесные венецианские дукаты, но о заказе подробно и доказательно сообщил в Стамбул. Турция тут же начала переговоры с гетманом о ее возможном протекторате над Украиной. Богдан встретился с Альберто Вимини, который подробно доложил венецианскому дожу, что увидел в лице Хмельницкого превосходного дипломата, поразительно осведомленного в международных делах и отлично разбирающегося в множестве европейских интриг: «Роста скорее высокого, широкий в кости, величественный. Его правление показывает зрелый и тонкий ум. В поведении ласковый, простой и тем привлекает любовь воинов, которых он держит в повиновении железной дисциплиной».

Среди международных контактов Гетманщины одно из главных мест занимали отношения с Англией. Оливер Кромвель, казнив короля Карла I Стюарта в январе 1649 года, официально и очень убедительно показал монархам всего мира что их ждет, если они будут постоянно издеваться и лезть в карманы своих подданных. Мнения двух европейских гениев о том, что унимать несусветное самовластье рожденных на тронах тупоумных самодуров необходимо всеми возможными способами, совпадали и лорд-протектор Великобритании уважительно называл украинского гетмана «божьей милостью генералиссимусом греко-восточной церкви, вождем всех запорожских казаков, грозой и искоренителем польской шляхты, покорителем крепостей, истребителем римского священства и гонителем еретиков».

Ни о какой неограниченной, необузданной и своевольной власти шляхты на днепровской Украине больше не было и речи. Если паны возвращались в свои поместья одни и вели себя сдержанно, их не трогали, просто ограничивали панщину. Никак не хотевшие обагрить свои руки не чужой кровью, а работой, помещики тихонько, но лицемерно писали в собственно польские земли, что «наше перемирие с хлопами стало для нас самих рабством”. Современный казацкий автор отмечал: «Не было украинского села и дома, где бы шляхтич мог свободно даже зевнуть. Чуть какой пан погорячится, тотчас бунт, поддержанный реестровыми казаками, словно горох из мешка рассыпавшимися по всей Украине».

Непрочный мир стал пробовать на прочность выкупленный наконец из татарского плена великий коронный гетман Николай Потоцкий, начавший от Каменца налетать и грабить Подолье, измываясь над населением. Хмельницкий послал Варшаве протест, ставший известным в Европе, заявив, что королята и шляхта своим бесконечным садизмом и жадностью опять пытаются создать на Украине хаос и беззаконие, а поэтому поддерживать подобный псевдомир с алчными до чужих жизней и добра поляками становится невозможно.

Летом 1650 года крымский хан угрожающе потребовал от Хмельницкого соучастия в санкционированном сенатом походе на Москву. Богдан расхохотался и тут же в Диком Поле на многих квадратных километрах сама собой, от дикого зноя, вдребезги выгорела степь, не оставив ни травинки корма для десятков тысяч татарских коней. Поход пришлось отложить.

Хмельницкий собрал всех искалеченных Потоцким селян, у которых великий коренный гетман традиционно отрубал правую руку и левую ногу, и показал их татарским послам со словами, что когда казаки и татары уйдут на Москву, невменяемые жолнеры Потоцкого заберут их имущество и точно так же измордуют их семьи. Ужасная демонстрация коронного садизма произвела сильное впечатление на не очень нервный Крым и Ислам Гирей, ревниво следивший за казацкими контактами в Стамбуле, решил опять сблизиться с этим чересчур умным как сам шайтан и его друг иблис, Хмельницким. Мало ли что, а там видно будет.

Богдан сообщил московскому царю подробности новой королевской провокации и в ответ получил из Кремля посольство, которое с размаху заявило, что Москва примет в свой состав Украину, только если Польша отдаст ее добровольно. Хмельницкий, в сотый раз столкнувшийся с боярской тупостью не сдержался и резко заявил:

– Пойду и поломаю Москву, и тот, кто у вас на Москве сидит, от меня не отсидится!

Алексею Михайловичу передали рычание гетмана, и царь в ответ громко буркнул:

– Старый лис когда-нибудь сам себя перехитрит.

Отношения Алексея и Богдана, впрочем, оставались спокойно-прагматичными. Кремль был уверен, что украинские казаки ни при каких условиях на Москву не нападут. Все царство отлично помнило, как в 1612 году украинцы реестрового гетмана Петра Сагайдачного, как и белорусы литовского гетмана Ходкевича, стоявшие большой силой в Китай-городе и на Яузе, нарушили коронный приказ и грозно-вежливо отказались спасать поляков в Кремле, атакуемых русскими войсками Минина и Пожарского. Именно эта солидарность Украины и Беларуси, умноженная героизмом русского народа, позволила России вернуть независимость после вызванной Иваном IV Ужасной Смуты начала XVII века. Москва прекрасно понимала, что Войско Запорожское, одна из лучших и опытнейших армий Европы, решающе поможет ей получить огромные геополитические долги с Речи Посполитой, тупо и бездумно нарывавшейся на свой бесславный государственный конец. К сожалению, несамостоятельный от страха за свою власть и жизнь второй Романов расставил на ключевых государственных постах Московского царства так называемых «сильных людей», родственников своих и жены, и родственников их родственников, бездарную и наглую сволочь, заботившуюся только о грабежах казны и народа, заслуженно отвечавшего ей Соляным, Медным и морем других бунтов, спешивших влиться в грядущую крестьянскую войну душегуба Степана Разина. О какой внятной внешней политике могли говорить в Кремле, набитом боярской швалью, озабоченной только незаконным набиванием своих бесконечно-бездонных карманов! Богдану Хмельницкому предстояло добиться того, чтобы царь и великий государь Алексей Михайлович и после тридцати лет евший из боярских рук, принял-таки главное правильное внешнеполитическое решение о будущем величии России и ее сестер, и это у великого гетмана получилось.