Гвардеец Гора - Джон Норман

Теперь в комнате было восстановлено обычное освещение. Затушенная свеча и белая ткань были убраны. Я видел, как Флоренс, покраснев, сидя на коленях позади Майлза из Вонда, кусает край его туники и держится руками за его бедра.

— Отодвинься, рабыня, — велел он ей.

— Да, господин, — всхлипнула она.

Она была возбуждена представлением темноволосой рабыни. Я заметил, что Пегги, в своей белой тунике, тоже покраснела. Она глубоко дышала. Казалось, она не может оторвать взгляд от Каллимаха.

Я взглянул в глаза маленькой рабыни. Она умоляюще смотрела на меня.

— Господин, — прошептала она.

— Пора подавать ликеры, рабыня, — обратился к ней я.

— Да, господин, — шепнула она, потом поднялась и поспешила на кухню.

— Рабыня, — позвал я ее.

— Да, господин, — ответила она, оборачиваясь и опускаясь на колени.

— Прислуживай в таком виде, как сейчас, — велел я.

— Да, господин, — ответила она и, поднявшись, повернулась и поспешила на кухню, чтобы там помочь Лоле и рабыне Амилиана.

Флоренс что-то сказала шепотом.

— Молчи, рабыня, — проговорил Майлз из Вонда.

— Да, господин.

— Она не одна, — заметил Тасдрон, указывая большим пальцем на Пегги, которая, пунцово покраснев, опустила голову, отведя взгляд от Каллимаха.

— Ах! — сказал Глико. — Ликеры!

Первой из кухни, неся поднос, вышла соблазнительная рабыня Амилиана. За ней с подносом шла маленькая темноволосая рабыня. Спустя мгновение обе уже прислуживали. Мягкость ошейника темноволосой рабыни хорошо гармонировала с металлом подноса и маленькими разноцветными стаканами и бутылками на нем. Нередко во время горианской трапезы, где не присутствуют свободные женщины, одна или несколько рабынь прислуживают обнаженными. Во время трапезы попроще какой-нибудь гость, если его одолеет желание, сможет воспользоваться нагой девушкой.

— Свободная женщина! — внезапно воскликнул удивленный Глико.

Я улыбнулся.

Из кухни появилась женщина в маскирующей мантии. Мужчины, все, кроме меня, как один вскочили на ноги, потому что горианские мужчины встают, когда свободная женщина входит в комнату.

Соблазнительная рабыня Амилиана быстро опустилась на колени, стараясь сделаться как можно меньше, прижав голову к полу. Маленькая темноволосая рабыня тоже быстро встала на колени, также опуская голову к полу. К тому же она дрожала, пытаясь прикрыть свою наготу руками. Пегги и Флоренс тоже низко, к самому полу нагнули головы. Как я мог заметить, рабыни страшно боятся свободных женщин.

Женщина в маскирующей мантии казалась робкой, испуганной. Она нерешительно приблизилась к столу. Она до конца не понимала, что ей надо делать.

— Свободная женщина! — прошептал мне Глико.

Но я не поднялся.

— Ты! — внезапно сказала она из-за вуали, увидя Каллиодороса из Порт-Коса, капитана «Таис». — Ты?

Каллиодорос казался удивленным. Он нагнулся вперед, как будто пытаясь разглядеть ее через вуаль.

— Ты Каллиодорос, — сказала она, — из Порт-Коса!

Я не говорил ей, конечно, что среди гостей на нашем ужине должен быть Каллиодорос.

— Ты! — внезапно воскликнул он. — Можешь ли это быть ты? Нет! Не может быть, чтобы это была ты! Не может быть! Через столько лет!

— Это я, — проговорила она, дрожа.

— Джентльмены, — хрипло сказал Каллиодорос, — это свободная женщина, Лола, из Порт-Коса.

Внезапно зарыдав, девушка рывком скинула вуаль и маскирующую мантию, обнаруживая, что она носит тунику рабыни и ошейник.

— Я не свободная женщина, — вскричала она, бросаясь к ногам Каллиодороса, — я — девушка-рабыня!

— И она — твоя! — воскликнул я.

Ошеломленный Каллиодорос смотрел на красавицу у своих ног. Я поднялся. Она оглянулась на меня в отчаянии.

— Господин! — закричала она.

— Ты теперь его, — сказал я, указывая на Каллиодороса.

— Спасибо, господин! — воскликнула она. — Спасибо, господин!

Она поднялась и побежала ко мне, упав на колени передо мной и склонив голову. С благодарностью она целовала мои ноги.

— Спасибо тебе, господин, — рыдала она.

Я был рад за нее. Она была великолепной рабыней, хорошо воспитанной, и мне она очень нравилась. Она хорошо служила мне. Я думал, что будет правильно вознаградить ее. И я отдал ее Каллиодоросу.

Она поднялась и бросилась на колени перед Каллиодоросом. Она смотрела на него со слезами на глазах, обняв его ноги.

— Ты примешь меня, господин? — спросила она.

— В Порт-Косе, — сказал он, — я ухаживал за тобой со всеми почестями и уважением, соответствующим свободной женщине. Мы близко познакомились и провели немало времени в длинных и откровенных разговорах. — Его глаза посуровели. — И в одной из наших бесед ты сделала чудовищное признание, сознавшись в своих потребностях рабыни.

— Мне было так стыдно, — сказала она, отворачивая лицо.

— Как мог я уложить с почестями в свою постель ту, которая осмелилась признаться в своих мечтах стать рабыней? Таких девушек я мог бы купить на рынке. Естественно, мы расстались. Но наши семьи, желая нашего содружества, требовали от нас объяснений. Чтобы защитить нашу честь и сохранить нашу тайну, мы молчали.

— Но, — продолжила она с повлажневшими глазами, — чтобы ухаживание не было напрасным и чтобы семьи не были опозорены, ты согласился пойти на содружество в соответствии с твоими представлениями о долге офицера и джентльмена.

Он смотрел на нее, ничего не говоря.

— Я не желала томиться, презираемая и заброшенная, в холодной постели, пока ты будешь удовлетворяться рыночными девушками. Я исчезла из города.

— Ты ошибаешься по крайней мере в одном, — сказал он. — Я решил продолжать содружество не из-за давления семьи. Я не настолько слаб. Также и мой долг офицера и джентльмена не имел отношения к этой проблеме.

— Тогда почему? — спросила она.

— Я хотел тебя.

— Но у меня потребности рабыни, — сказала она.

— Я долго думал после нашего разговора, — начал он. — Ты осмелилась признаться в своих потребностях рабыни, и это устыдило тебя и шокировало меня. Но почему, спросил я себя? Не лучше ли было бы стыдиться обмана, чем правды? Может ли быть на самом деле больше чести в лицемерии, чем в откровенности? Это не кажется правильным. Тогда я понял, как смело ты доверилась мне и открыла правду. Моя ярость уступила место благодарности и восхищению. Я также спрашивал себя, почему я был шокирован? Не было ли это связано с моими собственными страхами обнаружить дополнительные потребности у себя, потребности владеть и быть господином? Твое признание, такое выразительное и трогательное, стремилось размыть лживость свободных людей. Казалось, ты осмелилась сломать кодекс лицемерия. Осталась ли дверь в варварство приоткрытой? Я сожалел какое-то время о потере этой лжи. Мы постепенно начинаем любить наши мифы. И все же наши мифы похожи на стены из соломы. Они не могут защитить нас. Разумеется, они должны сгореть в огне правды.