Бастард фон Нарбэ - Наталья Игнатова

— А я думаю, что эти аргументы не убедят трибунал.

В ответ лишь улыбка.

Лукас прав. Снова. И плевать ему на трибунал. Если долг расходится с государственными интересами, значит надо идти против государственных интересов. В этом и есть отличие священников от аристократов.

Церковь — совесть Империи.

Но вспомнят ли об этом, когда будут решать их судьбу?

Глава 3

Слова обесценивать просто — платя по счету,

Признаний нелепых писать на песке слова.

Признайся, мой ангел, ты делал свою работу,

Признайся, мой ангел, ведь в долг нелегко давать.

Эмоций и чувств выразительность — сладкий берег! —

Богов и предателей, ярости, правды, лжи.

Признайся, мой ангел, ты тоже когда-то верил,

Что Бог в этом мире и правда когда-то жил!

Но — все что осталось — стремиться упрямо к цели,

Вперед прорываясь, бороться с самим собой.

Запомни, мой ангел, твой бог нам откроет двери,

Являя бесценный подарок — свою любовь.

Жизнь продолжалась. Шла своим чередом. Дел стало еще больше, свободного времени и так никогда не было. Теперь, когда Март улетел, не больно-то и нужно оно оказалось, это свободное время.

Казалось, загруженность делами позволит забыть и не думать. Ошибся. Казалось, не способен ни о ком скучать. Ошибся. И женщины теперь казались однозначно привлекательнее мужчин. Как будто, если с женщиной, то это не считается. Тоже ведь, ошибка.

Холодная война между баронами, начавшаяся с захватом цитадели Чедаша, все чаще прорывалась протуберанцами войны горячей. Тут и там. На разных планетах. И в пространстве. Разные сектора Роя тоже смотрели друг на друга криво. Но здесь боевых действий не вели. Здесь стоит начать стрельбу, и ничего живого не останется. Собрано-то кое-как, держится на обновляемых сварочных швах да божьей милости. Сотни тысяч населенных астероидов. Противоестественное образование.

Которое сам не заметишь, как полюбишь, если поживешь тут подольше.

С любовью, с ней всегда так. Думаешь: «любить его противоестественно» «любить его невозможно», и не замечаешь, как остается только «любить его».

А ему, похоже, не надо.

Война не война, а работа по расписанию. Если салон предоставляет услуги, значит он должен быть открыт в определенные часы, а хозяину, кроме агентов, являющихся под видом клиентуры, приходится принимать еще и настоящих клиентов. Самому приходится. Да. Невелика птица Андре Скорда, чтоб раздувать штат в своем, небольшом, в сущности, салончике. Не тот размах.

Когда в очередной раз зашипели, расходясь, створы шлюза, Андре с привычной досадой бросил взгляд на экран видеонаблюдения — так же привычно надевая маску радушия — и ненадолго выпал из реальности. На экране было трехмерное изображение Марта. Камеры у входа с ума сошли, или как?

Или это снова церцетарии влезли в систему и развлекаются?

Мелодично звякнул колокольчик…

Март?

…открылась внутренняя дверь.

Андре отмер и пошел навстречу. Что бы там ни было, кто бы там ни пришел, встречать все равно надо.

Он, конечно же, не думал, что это Март. Он не думал… потому что не могло такого быть. Все чусры и иччи вместе не притащили бы его сюда, этого рыцаря, потому что его жизнь вся в монастыре, вся — рядом с Лукасом, и… все-таки…

Это был…

— Март? — услышал себя Андре. — Как ты здесь оказался? Империя вторглась в Баронства и начала с «Идеальной хозяйки»?

— А ты не можешь не ехидничать, да?

— Март… — повторил Андре шепотом.

Это очень глупо, Андре дю Гарвей. И нелепо.

Он на секунду закрыл глаза. Пряча взгляд. Скрывая растерянность и радость, и вообще все. Потому что, и правда, глупо и нелепо. Чувствовать — так, радоваться — так. Так любить.

А когда его ударило о стену, втиснуло, ломая облицовочные панели, распиная, как на косом кресте, даже не удивился. Иначе и быть не могло. Зачем бы Март ни прилетел, нельзя было ожидать от этого ничего хорошего.

— Я поверить не могу, — голос был… женский. — Чем ты его-то обманул?

И вдруг — как будто выключили и снова включили — Марта нет. Есть улыбающаяся, подбоченившаяся блондинка. Миклашевская. Чедашевский приемыш. Лха свидетель, проще было поверить в Марта, чем в то, что эта женщина на свободе!

— Мразь ты, Скорда. Извращенец. Мне пятнадцать лет! Март вот думал, что я ребенок еще. — Она повела бровью, и левая кисть Андре дважды повернулась на сто восемьдесят градусов.

Он вскрикнул. Болью выстрелило от пальцев до плеча, будто разом расщепились все кости.

На такое даже аристократы не рассчитаны.

Интересно, как Лукас умудрялся терпеть боль молча? Спросить уже, пожалуй, не выйдет.

— Что ты… — голос осекся в хрип. — Что с Мартом?

— А тебе какое дело?

— Я. Спросил. Отвечай!

Она вздрогнула, подалась назад. Но тотчас опомнилась и улыбнулась еще шире:

— Сдохнешь от гордыни. Аристократ. Я вот думаю, мне самой тебя разобрать? Или отдать баронам?

— Он жив?

— Какая тебе разница?

— Прошу… — слово далось так трудно, словно было из смазанного ядом наждака, — скажи, что с ним?

— Про-осишь? — протянула Миклашевская. — Ну, надо же!

— Пожалуйста.

— Жив твой Март, жив, — она отвернулась, сунула руки в карманы, — спас меня. Не знаю, что теперь с ним сделают. Накажут? А, может, убьют? Будет весело, когда церковь убьет священника за спасение ребенка.

Лучше б это была вторая рука. Или что угодно. Любая физическая боль лучше, чем это.

— А, может, его и не убьют. — Миклашевская пожала плечами. — Март ведь не один, у него Лукас есть. Тот, типа, все сделал под свою ответственность. Отмажет он Марта, как думаешь?

Андре не понимал, зачем она делает это, вызывает на разговор, задает вопросы, на которые ждет ответов. Но, вспомнив о Лукасе, неожиданно для себя, улыбнулся. Не стоило бояться за Марта. Лукас не даст ему пропасть. Пока сам жив — спасет от чего угодно, а прикончить этого божьего любимчика — дело почти невозможное.

Вечно будет жить. Рыцарь.

— Значит, думаешь, что отмажет, — она кивнула, по-прежнему, не оборачиваясь. — Вот и я тоже. Ладно. С Мартом мы разобрались. Теперь твоя очередь.

Хотела напугать. Поняла, что не получилось. Разочаровалась. Разочарование было достаточно сильным, чтоб Андре почувствовал его сквозь выламывающую кости боль.

Он мог бояться за Марта. А на себя страха уже не осталось. Нужно собраться с силами и подождать, пока Миклашевская наиграется. Как только она потеряет интерес, наверняка, представится возможность освободиться. Или умереть. Любой из дю Гарвеев может умереть, когда пожелает. К сожалению, смерть наступает хоть и быстро, но не мгновенно, и пока твое тело контролирует телепат, есть опасность реанимации.

Надо подождать. Пусть расслабится.

Может, Март и прав, может, она еще ребенок, но в Баронствах взрослыми считаются с тринадцати. В особенности это относится к женщинам.

— Что я сделала, а, Скорда? — теперь она стояла к нему лицом, смотрела снизу-вверх. — Что я сделала плохого, чтоб сначала отправить меня к вашим живодерам, а потом — на казнь? Меня удочерил барон, по-твоему, это преступление?

Попытки освободиться результата пока не дали. Миклашевская злилась, орала и сверкала глазами, но контроль над пси-способностями не теряла. Чедаш ее отлично обучил. Мог бы гордиться.

— Ты что, за справедливостью ко мне явилась? Такого товара не держим, деточка.

— Я хотела убить вас всех, — сообщила она доверительно. — Достать могла только тебя, поэтому за всех умирать предстояло тебе одному. Много-много раз. А Лукас и Март меня спасли, и, знаешь что? Лукас меня отпустил. Сам. Мог остановить. Он очень странный аристократ, у него хватило бы сил остановить меня. Но он решил, представь себе, что я не преступница. Знаешь почему? Потому что он знал, что я не совершила никаких преступлений. Будь ты проклят, Скорда, это — правда! Я ничего не сделала! Я ни в чем не виновата. Двое священников, моих врагов, рискнули собой, чтоб спасти меня, потому что я не преступница, спасли меня, как обычного человека… — она задохнулась, сжала зубы. Судорожно втянула воздух. — Я для них была нормальным ребенком. И я не могу понять… — стиснула руками виски, помотала головой, — не могу понять, почему Март любит такую дрянь, как ты? Я не понимаю, Скорда. Март хороший человек. И это значит, что ты… что тебя есть за что… Но это ведь не так! Я думала, ты притворялся с ним, как со мной. Для чего-то его использовал. Это бы все объяснило.

Она замолчала. И, скорее по обязанности, чем от души, сломала Андре мизинец на правой руке.

То, что гипотеза не выдержала проверки экспериментом, определенно ее расстраивало.