Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

После таких слов невозможно не войти внутрь. С трепетом ступаю по мозаичным плитам, которых касались ноги римского императора и самых знаменитых российских писателей. Но вдруг начинают подавать сигналы мои карманные часы. Пора прощаться. Меня ждет бывший колонист Виталий Васильевич Запольский. Пусть подъезд его дома не стерегут львы, а в комнатах скрипучие половицы, зато он — живая история.

Запольский встречает меня в халате и тапочках.

— Извините за мой непрезентабельный вид. Жена в отъезде. Мы с Кузей остались вдвоем.

Запольский подошел к клетке с попугаем и постучал по ней ногтем. Попугай точно повторил количество ударов.

— Мама нас оставила. Но мы умеем встречать гостей. Не правда ли, Кузя? У нас есть фирменное блюдо. Вы любите оладьи со сметаной?

Последние слова обращены уже ко мне.

— Кто же их не любит?

— Тогда помогите мне. Я люблю игру на фортепиано в четыре руки. А приготовление оладий — тоже в своем роде искусство. Будете мне ассистировать. Ну, хорошо… Давайте сначала разведем дрожжи водой. Кстати, они отменного качества. Как и мука. Она из австралийской пшеницы… Яйца, молоко, соль, сахар… Все на месте. Оладьи — единственное, что я готовлю сам. Жена признает в этом деле мое превосходство. Теперь греем сковороду. Смажем ее гусиным жиром… Это мой фирменный секрет. Так и быть, делюсь им с вами. А вот второй секрет — для смазки сковороды я использую гусиные перья. Как видите, с их помощью можно создавать шедевры не только на бумаге.

На столе растет горка оладий. Я достаю из портфеля красное вино:

— Это мускат. Бутылка из массандровских подвалов. Коллекционный экземпляр.

Запольский надевает очки и долго рассматривает бутылку, перекладывая из одной руки в другую.

— Порадовали меня, старика. Давно не пивал я настоящего вина. Хотя, — он переходит на шепот, — жена мне не разрешает пить.

— Виталий Васильевич, почему вы говорите шепотом?

— Потому что нас подслушивает этот мерзавец. — Он показывает на клетку. — Наш Кузя — плут каких свет не видывал. Настоящий соглядатай. Они с женой в заговоре против меня. Поверьте, многое из того, что здесь происходит, жена по приезде узнает. Обратите внимание, Кузя прикрыл веки… Притворяется, что дремлет. Но это уловка.

— Надо бы его тоже угостить вином.

— Хорошая идея. Пока не пробовал.

Мускат разлит по бокалам. Горка оладий быстро уменьшается.

— Ну что, нравятся? — с гордостью спрашивает Запольский.

— Не то слово. Рецепт я записал в свой блокнот.

— Так и быть. Подарю вам банку гусиного жира. А теперь расскажите, как провели день, что увидели в нашем городе?

Я рассказываю о сфинксах, о дворце Лаваля. Запольский пригубил вино и почмокал губами.

— Сфинксы из древних Фив, — сказал он задумчиво. — Меня всегда поражала одна мысль. Когда я родился, они уже были… Когда родился мой папа, они тоже были… Были они и при моих дедах и прадедах… Когда родился Иисус Христос, сфинксам уже было полторы тысячи лет. Невольно начинаешь думать, что вся наша жизнь — не более чем мгновение.

— Но сфинксы — всего лишь каменные изваяния. У них нет памяти, а тем более — сердца.

— На это трудно возразить. Но возможно, египтяне были не так уж неправы, когда считали, что созданные их же руками каменные чудища обладают некоей таинственной силой и даже властью над людьми. В отличие от них, мы ходим, едим оладьи, играем на скрипке… Но при этом не можем осознать мир, в котором обитаем. Нам не достает времени. Век наш слишком короток. А опыт предшествующего поколения мало чему учит потомков. Мы повторяем ошибки. Снова и снова…

— А вам приходилось ощущать на себе силу и власть сфинксов?

— Порой и я прихожу на пристань к Академии художеств. Что-то притягивает. И каждый раз чувствуешь покой и вдохновение.

— Вдохновение? — удивился я. — Но там, на пристани, вас не ждет свидание с хорошенькой женщиной. Вас встречают пустые и холодные глазницы. Что, кроме страха и трепета, могут они вызвать?

— Я композитор, который пишет музыку для театра. Но, оказавшись рядом с гранитными великанами, преображаюсь, становлюсь другим. Я начинаю сожалеть, что Бог не наделил меня талантом писать симфонии, большие эпические произведения, обращенные к вечности. Вдохновение там особого рода. Непередаваемое ощущение времени… Оно подхватывает тебя, как водный поток, и несет неизвестно куда. Мне кажется, не вперед, а назад. В далекое прошлое. Не в прошлом ли находится истина, которую мы хотим обрести? Заметьте, слова «Нил» и «Нева» весьма созвучны…

— В ваших словах много грусти.

— Что поделаешь, жизнь подходит к концу. Обидно думать, что этому попугаю дано прожить дольше, чем мне.

— Но в клетке.

— Да, в клетке. А сфинксы — на постаменте. Но ничего страшного. Пусть наш век короток. Зато мы знаем вкус этого прекрасного муската и секрет приготовления оладий.

С этими словами Виталий Васильевич окунул очередную оладушку в густую сметану и отправил в рот.

С обедом было закончено. Запольский поставил на то место, где только что стояла бутылка вина, настольную лампу.

— Я приготовил фотографии, которые вас так интересуют. Какую показать прежде?

— «Йоми Мару». Мне интересно увидеть, как выглядело судно, на котором колония отправилась в путешествие. Но куда больше интересует продолжение вашего рассказа.

— Да, рассказ о нашей одиссее бесконечен, как сказки Шахерезады. И длилось наше путешествие столько же — тысячу дней и ночей. А тысяча первый — стал праздником, днем нашего возвращения домой.

Когда мы садились на пароход, я был уже не тем мальчишкой, который два года назад стоял в петроградской квартире у раскрытого чемодана, размышляя, что взять с собой в дорогу — микроскоп или стопку книг. Тогда мне было шестнадцать, а теперь уже исполнилось восемнадцать. А моему другу, Лене Дейбнеру, — даже двадцать. Нам многое пришлось увидеть и испытать за эти два года. В том числе и смерть… Я встречал могилы везде. Не только на погостах, но и в лесу, на краю пшеничного поля, на крутом берегу реки… А то и просто возле дома, где жил его прежний хозяин. Человечество сошло с ума. Коллективное сумасшествие, которое, благодаря стараниям и заботам американцев, обходило нас стороной.

Мы, дети, ждали парохода, как ждут мессию. И вот он пришел. С загадочным, как в восточной сказке, названием. «Йоми Мару» остановился не возле острова, как мы ожидали, а напротив управления Красного Креста. Довольно далеко, чтобы его увидеть. А когда увидели… Посмотрите на эту фотографию, и вы поймете наше разочарование. Мы даже решили, что ошиблись, так как пароход был черного цвета. Такого же цвета, как уголь, который он перевозил прежде. Словом, темный и старый на вид. Но вот кто-то рассмотрел на трубе красный крест. А на борту — большую белую надпись на английском языке: «American Red Cross». Да, это тот пароход, на котором мы поплывем домой.

Посадку на судно американцы организовали блестяще. Думаю, благодаря Барлу Бремхоллу. Не зря он был банковским служащим. И во всем любил точность и учет. С высоты своего роста Бремхолл замечал каждую мелочь. О его наблюдательности и памяти ходили легенды и анекдоты. Наверно, в ту пору, когда еще не были изобретены компьютеры, он вполне их заменял.

Что же он придумал? Каждому колонисту был присвоен номер и вручен жетон. Жетон имел шнурок и напоминал те, что выдаются в гардеробе.

Каждый, поднимаясь по трапу, показывал висящую на шее бляху с личным номером. И его отмечали в списке. Той же цифрой отмечалось спальное место и личный багаж. Она сопровождала каждого вплоть до Петрограда. Эти номера мы помнили всю жизнь, как помнят день своего рождения. Мой номер был — 136.

Старшие колонисты шли на пароход не торопясь и даже степенно. Чего не скажешь о младших. Их восторг искал выхода. Им не терпелось как можно скорее ознакомиться с «плавучим домом». Как ртуть, растекались они по всем закоулкам судна. Настоящая стихия, которая, впрочем, скоро угомонилась.

Мы с Дейбнером решили осмотреть пароход. И нашли, что он хорошо приспособлен для долгого путешествия. Трудно поверить, что за такое короткое время невзрачное судно удалось переделать в транспорт для перевозки тысячи пассажиров. Каждый из четырех трюмов рассчитан на двести человек. Некоторые воспитатели будут жить с нами. Другие, а вместе с ними американцы и военнопленные, поселятся в палубных надстройках.

В трюм вела пологая деревянная лестница с перилами. По всем стенам, подобно ласточкиным гнездам, размещались койки. Размещались в три ряда, или, если угодно, в три этажа. Койки очень напоминали люльки. Вместо няньки их будет раскачивать море. Чтобы в шторм никто не выпал, «люльку» снабдили высоким бортиком.

Ниже коек, на дне трюма, стояли столы. Сюда с верхней палубы будут подавать завтраки, обеды и ужины. А когда столы освободят от еды и посуды, они станут местом для занятий, чтения и игр. Но можно убрать и сами столы. Вот вам и площадка для спорта и танцев. А где места для зрителей? Они, как ни в чем ни бывало, будут возлежать на своих койках, наблюдая сверху за состязаниями в волейбол или танцующими парами, выражая свои чувства восторженными криками.