Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей - Галина Белая

Это был призыв к отречению от Воронского. Он был неслучайным: все помнили, как перевальцы, нарушив неписаный запрет уже сложившихся новых норм общественной жизни, ездили в 1929 году в г. Липецк навещать сосланного туда Воронского.

Между тем стиль эпохи становился другим.

В статье, академически названной "К дискуссии о творческом методе", на языке, которого никогда до тех пор не знала наука, М. Гельфанд и А. Зонин писали: "По отношению к "Перевалу" у нас может быть на сегодняшний день разговор только на одном языке, на языке [341] беспощадной идейной войны на уничтожение"863. Слова Лежнева о том, что РАПП, в сущности, многое берет у "Перевала" (теория "живого человека", роль "непосредственных впечатлений" в искусстве и др.), были расценены как "сознательная, на спекулянтском, политическом расчете построенная ложь классового врага"864.

Вскоре дискуссии со страниц журнальных и газетных статей перекинулись в аудитории. В том же 1930 году в Доме печати состоялась первая публичная дискуссия о "Перевале". Его ряды успели поредеть. Отпали П. Павленко, Н. Замошкин, А. Малышкин. Но те, кто пришли, держались мужественно. "Дискуссия велась в самом ожесточенном тоне, - вспоминал позднее Г. Глинка. - То и дело подавались реплики с мест, которые нисколько не мешали Лежневу и Горбову: оба они моментально и всегда остроумно отвечали на выкрики с мест, как бы отбрасывая летящий в их сторону мяч, и как ни в чем не бывало продолжали свое выступление. Ортодоксальные позиции вапповцев держались преимущественно на казенных штампах, готовых понятиях и представлениях. Реплики с мест, на каковые перевальцы тоже не скупились, мешали говорить Ермилову, Новичу и некоторым другим противникам "Перевала". Председатель собрания сделал предупреждение Горбову и Лежневу, что в случае дальнейших реплик с мест он лишит их права участия в дискуссии. Горбов заявил, что прекратит свои реплики только в том случае, если вапповцы тоже будут воздерживаться. Страсти, однако, разгорались, и крики с мест шли с обеих сторон. Тогда председатель поставил на голосование вопрос о лишении Горбова и Лежнева права голоса. Но аудитория невольно была покорена остроумием перевальских теоретиков, и явное большинство голосовало против предложения президиума. Однако подсчет рук производили представители ВАППа, и председатель, к общему изумлению, заявил, что большинством голосов его предложение принято. Тогда все перевальцы немедленно поднялись и покинули собрание.

Конечно, уход этот был расценен в газетах как умышленное желание перевальцев сорвать дискуссию"865. [342]

В резолюции, принятой на дискуссии, их поведение было признано "беспринципным".

Информация в журнале "На литературном посту" сообщала, что И. Катаев признал некоторую недоработку в повести "Молоко" - он-де не дифференцировал во второй части взгляды автора и героя. Но тут же газета сетовала на то, что писатель многого и не признал. А. Лежнев, сообщалось далее, по-прежнему говорил о необходимости "вчувствоваться" в реконструктивный период и о кризисе современной литературы, признав неудачность своих отдельных формулировок. Д. Горбов в открытую заявил о том, что рапповцы учиняют "разбой среди белого дня"866.

Б. Губер сформулировал основной вопрос, который могли бы задать все перевальцы: "Я не могу понять, кому выгодно и нужно нас, людей, не только близких к революции, но целиком идущих с ней на всех ее этапах, кому нужно во что бы то ни стало нас перетягивать вправо, к реакционерам, кулакам и черт знает куда"867.

Перевальцы действительно не понимали, что идет истребление человечности, гуманизма, народа, культуры. Они не видели, что уже находятся почти в полной пустоте.

Вдова И. Катаева М. Терентьева пишет в своих воспоминаниях, опубликованных в осторожном 1970 году: "Диспут так и не был закончен в тот вечер, перенесен на 1 апреля 1930 года.

Из Дома печати вышли далеко за полночь - большой компанией. Весенняя свежесть и легкость была в воздухе. Кое-где еще слабо белел снег. Хотелось брести по притихшей Москве, отрешиться от душных споров и упреков.

- А давайте встретимся, продолжим наш разговор в домашней обстановке, предложил кто-то.

Через некоторое время у нас в большой комнате собралось порядочно народу: и вапповцы, и "перевальцы". Снова говорили о путях советской литературы, пытались убедить друг друга.

В соседней комнате сын различал знакомые взволнованные голоса за стенкой и не хотел угомониться.

- Я хочу к вам!

- Нельзя. Надо спать. [343]

- Я буду тихо...

- С тобой еще спорить!.. - сердилась я. Шуму становилось все больше, трудно было понять, о чем говорят. Поднялся А. Фадеев, обвел присутствующих острым взглядом и вдруг захохотал своим тонким, безудержно веселым смехом. Сразу все замолчали, смотрели на него выжидательно.

- Вы хуже детей, - сказал Фадеев. - Главное, пишите талантливые книги, книги пишите...

Потом пили за расцвет советской литературы, за будущие поколения, которые рассудят нас... И даже недружно, вразнобой спели несколько песен.

Когда прощались, кто-то бормотал:

- Если война, пойдем в одном строю, а сейчас лупим друг друга, договориться не можем.

И снова в печати и на собраниях продолжалась критика "Перевала"868.

2

В одном из официальных ответов на критику перевальцы подчеркивали, что "все литературные и общественные принципы перевальской платформы вырабатываются коллективно"; никто из перевальцев в отдельности "не может быть назван вождем и руководителем содружества"869.

Озабоченные тем, чтобы не ослаблять, а, наоборот, консолидировать "общий литературный фронт"870, перевальцы, как явствует из тех же документов, активно стремились к союзу с единомышленниками. Но действительность была такова, что она требовала четкости собственных позиций, их защиты, а следовательно, и размежевания.

Воздерживавшаяся от программных заявлений вначале, группа "Перевал" под давлением обстоятельств вынуждена была защищаться. Так в 1930 году в нескольких номерах "Литературной газеты" (от 14 и 21 апреля) появилась последняя декларация содружества - "Перевал" и искусство наших дней". Она была принята на [344] общем собрании перевальцев 10 апреля 1930 г., написана с целью определить перспективы и установку литературно-общественной деятельности "Перевала" и представляла собою результат двухлетней работы группы над своими принципиальными положениями. Уверенные в своей правоте авторы предлагали рассматривать их декларацию не как итог работы, а лишь как "предварительные наметки", которые должны "послужить материалом для развернутой платформы"871. Прежняя абсолютизация внутреннего мира художника теперь оказалась преодоленной. Сохраняя веру в роль творческой личности, перевальцы настаивали на "гармоническом сочетании" "элементов объективного" с "элементами субъективного"872. "Лишь то произведение совершенно и полноценно, - писали они, - которое находит меру этого сочетания и в котором действительность помогает раскрытию личного своеобразия художника, а это своеобразие познаванию действительности как она есть, независимо от субъекта"873.

В революционные годы, были убеждены перевальцы, эпоха выдвинула особые требования к самому типу творческой индивидуальности. "Сейчас, - писали они, как, может быть, никогда, требуется тип писателя, одаренного не только способностью живописать, но и способностью творить. Достигается это, по мнению содружества, соединением точности живописания с волей художника, с его целеустремленном, с его идеями"874.

Сегодня совершенно ясно, что в 1930 году мысль о познании действительности, "независимой от художника", так же шла вразрез с официальной идеологией, как и мысль о художнике, который имеет "личное своеобразие". Государственный тоталитаризм уже стал идеологией, и поэтому идея "органичности" искусства, которую продолжали исповедовать перевальцы, была обречена на мощное противодействие с его стороны. Так же находилось в противоречии с официозной идеологией и скептическое отношение перевальцев к иллюстративной литературе, обслуживающей заданный тезис. "Перевал", провозглашалось в декларации, - никогда не проклами[345]ровал холодного, безразличного отношения художника к жизни. Наоборот, содружество - за самое страстное, насыщенное классовыми эмоциями художество"875.

Далее следовала оговорка, представляющая прямую, уже политическую опасность для "Перевала". "Но, - читаем мы тут же, - "Перевал" полагает, что классовое творчество может и должно соответствовать действительности.

..."Перевал" боролся и будет бороться и впредь против схематизма в искусстве, против подгоняемой под шаблон работы художника, против теории социального заказа, понимаемого как приказ, против разных видов приспособления, прикрываемых якобы левыми рассуждениями, что дело класса заказывать, а дело художника - выполнять заказ, против сухого рационализма и надуманности"876.