Дневники и письма комсомольцев - Катаева М. Л. Составитель

не считает это чем-то сверхъестественным. И профессия у меня самая обычная, незаметная: фельдшер я. Не врач, а просто фельдшер. В восемь лет мечтала стать летчицей, в десять — врачом, в четырнадцать — балериной. Танцую, кружусь, а мне на сцену бросают цветы, море цветов. Теперь даже цветов не будет: какие на Севере цветы!

Балериной не стала. Поступила в медицинский техникум. Училась хорошо, но, если все решали не идти на практику, не шла и я. Если все уходили с занятия в кино, уходила и я. Жила беспечно, ни о чем не задумываясь.

И вдруг как на стенку налетела — техникум окончен. Нащупываю в кармане синенькую книжечку с надписью «Диплом». Маленькая, ничем не приметная, она вдруг сделала меня взрослым человеком. Еще месяц с мамой, милой моей мамой, которая так боится за меня, а потом в дорогу.

12 августа. Лечу на Север. Самолет несет меня в неизвестное. Вчера в Якутске в облздраве встретилась с заведующим Верхоянским райздравотделом Кириллом Степановичем Шелепенькиным, моим первым начальником. У него присказка: «Ну, милые дамы…» Оглядел нас с Зойкой, нахвалил Верхоянье, сказал: «Ну, милые дамы, нужны вы — во как! Мало врачей в наслегах…»

Присматриваюсь к людям в самолете. Сзади сидят муж и жена, едут из отпуска, везут козу. Козу в Заполярье? Смешно. Чем они ее будут кормить? Рядом со мной мужчина в очках не спускает глаз с трехлитровой банки. Она висит у меня над головой; в ней рыбы, маленькие, с огромными глазами, несимпатичные, как и их хозяин. Он кормит их, вдувает воздух из баллона, все время задевает меня и не извиняется. «Рыбий специалист», — думаю я.

Все спокойно, а у меня мысли постоянно возвращаются назад, туда, где остались два близких мне человека — мама и Саша. С мамой все ясно: проводила, поплачет и будет ждать письма. А вот Саша не пришел даже проводить. Обещал — и не пришел. А я хотела сказать ему очень важное… Что же теперь делать? Написать? Но разве доверишь бумаге самое тайное? Ждать встречи? А будет ли она? Но я буду ждать этой встречи, а вот будет ли он ждать, не знаю…

14 августа. Рухнула еще одна иллюзия. Верхоянск вовсе не город. У нас на Урале деревни куда больше: тут все можно обойти за десять минут. Сели с Зойкой на аэродроме на вещи, плачем. Летчики отнеслись к нам вполне серьезно. Проводили до райздравотдела.

Ну вот и до свидания, Зоя. Ее направили в наслег за пятьдесят километров от Верхоянска, меня — за сто шестьдесят. Завтра еду. Верхом. Больше туда никак нельзя.

17 августа. «Вы пробовали ездить верхом?» Проводник подвел мне лошадь: «Садись». — «Хорошо тебе говорить, а как садиться?» — отвечаю. Все же вскарабкалась. Всю дорогу Христофор, мой проводник, покачиваясь, пел песню. А я… Лошадь скачет, и я скачу, она шаг вперед — я назад, еще шаг — я набок. Чемоданы больно бьют по ногам. Отдыхали в тундре, пили чай. Христофор рассказывал здешние удивительные легенды про горы, камни, реку Яну — так звали девушку, которая утопилась, но не стала женой богача Тойона… И опять едем. «Далеко наслег?» — спрашиваю Христофора. «Совсем близко». Это «близко» растянулось еще на сорок километров.

Когда я была готова мешком свалиться с лошади, показались огоньки Адычи, моего наслега.

Только что бродила по поселку. Какая тут красота! Ровные ряды домиков, лес, травы, багряный шиповник, кузнечики, бабочки, а солнца хватает каждому листочку, травинке. Должна же тут быть романтика…

18 августа. Белые коридоры, тишина палат, аккуратные ряды коек… Так в городских больницах. Что-нибудь подобное надеялась увидеть я в Адыче. Но когда вошла в больницу, вернее — в фельдшерский пункт, солнечное настроение сразу угасло. С бревенчатых небеленых стен осыпается мох. Посреди комнаты громоздится огромная печь. Два топчана да стул — вся мебель. Села на топчан, он жалобно скрипнул и повалился. Обида, злость захлестнули меня. Выскочила на улицу, бегу, не знаю куда. Правление — вот то, что мне нужно. За столом какой-то мужчина. Кричу:

— Как вам не стыдно! Колхоз-миллионер, а больница на что похожа!

— Вы новый фельдшер? Давайте знакомиться. Бурцев, председатель колхоза.

— У хорошего хозяина баня лучше, чем ваша больница!

— Правильно, у хорошего хозяина. А больница и твоя тоже. Что же ты предлагаешь?

— Отремонтировать, поштукатурить, побелить, покрасить. Дать кровати, столы, шкафы.

— Ну, потерпи, вот кончится лето… А плакать не надо. А то вместо ямочек на щеках — морщины.

Проклятые ямочки! С ними беда: иногда хочется плакать, а лицо смеется.

— Я сюда не отдыхать приехала. Вот и создайте мне подходящие условия для работы! — выпалила я, уже выскакивая на улицу. Села на крыльцо своей больницы и такой беспомощной, жалкой показалась самой себе.

— Здравствуйте!

Я вздрогнула. Передо мной стояла девушка.

— Узнала, что вы приехали, и вот пришла. Я учительница, Настей зовут. А вы что? Обидел кто?

— Председатель. Не хочет помочь, говорит: жди до осени. Ну и пусть сам ждет, а я уеду!

Настя села на крыльцо, задумалась.

— Конечно, мне тут привычней. Здешняя я. Но тут одними уроками или приемом больных не ограничишься. Мы же сельская интеллигенция, нас все касается. А председатель прав. Лето у нас короткое, кормов надо много, торопятся, не до тебя им сейчас. Наоборот, от тебя ждут помощи. Ну а что, если будут приезжать такие, как фельдшер, который до тебя был тут? Спирт пил да на охоте пропадал, а люди лечились у старух да знахарей. А ты: «Уеду!» Попросим ребят, они помогут.

— Каких ребят?

— Наших. Комсомольцев. Да что же мы сидим? Давай устраиваться! Хотя погоди…

Она тряхнула косами и убежала. Быстрая, как ветер, и красивая. Какой-то особенной, северной красотой. Как Яна из легенды. Худенькая, в ситцевом сарафане, с черными, досиня, косами на спине. Глаза тоже черные и озорные.

А Настенька уже бежала обратно. За ней шел парень, тащил громоздкую деревянную кровать. На спинках ее искусно были вырезаны фигурки охотников, зверей и птиц.

— Вот. Принимай в дар. Это я у него конфис-кова-ла, — она еще плохо говорила по-русски сложные слова. — Знакомься — это Афанасий, наш радист и комсорг.

Сейчас вечер. Сижу в чистеньком обставленном помещении. Все сделали втроем, а Настенька даже вымыла потолок. Теперь я не одна. Рядом первые здешние друзья. От них и от председателя получила урок: нельзя ждать «готовенького», надо все делать самой, самой, самой. Почему это в техникуме нас учили только тому, что должно быть, а не учили, как