Лицензия на убийство (СИ) - Серебрянская Алита

Мы обходили могилы, и пока я судорожно в голове думала, что же мне сказать ему, не заметила, как оказалась возле них в нескольких метрах.

Леша что-то воодушевленно рассказывал Антону, размахивая руками, а я смотрела неотрывно только на затылок парня, который перевернул всю мою жизнь, и едва показывающийся профиль. И когда Тимур подтолкнул меня вперед, я смогла вырвать из себя только его имя:

– Антон, – позвала парня, и он тут же повернулся.

Первое, что бросилось в глаза – это солнцезащитные очки на его лице в этот осенний пасмурный день. Я была в похожих. А потом глаза сами опустились ниже, где рядом с ним, подпирая железный забор, стояла трость.

Белая.

Осознание произошедшего огромным камнем упало на меня, не давая возможности вздохнуть, а невыносимая боль в клочья драло душу.

Боже, что же ты наделал?

Эпилог. Часть 1

Антон

Было тяжело. И паршиво…

Пиздец, как паршиво. Алине было десять, когда она потеряла зрение, мне двадцать пять. Как она справилась тогда с этим, я не знаю, потому что я чувствовал себя беспомощным, выброшенным на берег слепым кротом.

Остаться без зрения оказалось сущим испытанием. Мне порой казалось, что проще было бы жить глухим, слепым, или, в конце концов, потерять конечности.

Хотя, может, лишись я тоже же слуха, думал бы иначе. Но так или иначе оказаться слепым было тем еще испытанием.

В любом случае, как бы я не мучился, не было ни секунды, чтобы я пожалел о своем решении. Только мысль о том, что настоящая частичка меня навсегда останется с Алиной, грела мне душу.

Все валилось из рук. Я постоянно терял все вещи по дому, в который переехал сразу после выписки из больницы. Все время набивал себе шишки, вечно обо что-то ударяясь, все роняя и разбивая. Одеваться вообще было сущим адом, и Карамеля с Мерчем постоянно ржали, что я половину вещей одевал на левую сторону.

Этой скотобазе только поржать дай!

Не смотря на мою хорошую память после армии, запоминать, куда я положил ту или иную вещь, было почти нереальным. Привыкать к трости тоже было тяжело, даже со специально обученным человеком, который к слову, был у меня и водителем и помощником.

Многие слепые люди заводили себе добрых лабрадоров, а я же нанял себе специализированную няньку, ибо без нее было совсем никак. Благо деньги позволяли.

Вся эта куча дерьма приносила максимум неудобств, но я был уверен, с ней было бы легче справиться, если бы рядом была Алина.

Я очень сильно по ней тосковал, и как гребанный маньячина таскался с нашей фотографией, перекладывая ее из одного кармана в другой.

И больше не снимал ни разу пулю с груди после того, как однажды потерял в ванне, когда принимал душ. Помню, как тогда панически шарил по раковине, а потом и по кафельному полу, ища ее, боясь дико, что она упала в слив. Разнес тогда пол ванны. На звуки прибежал Михаил – помощник, который ее и нашел.

Пуля с цепочкой просто упала на пол.

Тогда-то я и убедился, что оказался настолько беспомощным, что просто обязан был оставить Алину. У нее должна быть крепкая опора и достойный мужчина рядом, а не слепой недоубийца.

Я помнил ту ночь, когда несколько часов сидел возле операционной. Ожидая результатов моих анализов для подтверждения того, что мой биоматериал подойдет для него. Благо с этим не было таких проблем, как с пересадкой органов. Тут все оказалось проще.

Помнил злобного Мерча, который тогда сквозь зубы мне процедил: «Если ты думаешь, что я все это оставлю вот так, то ты очень ошибаешься!» Я лишь тогда грустно улыбнулся, думая, что он просто переживает, но оказалось, что этот засранец никогда не бросается словами.

Я каждый день ездил к сестре на кладбище, рассказывая о том, как провел лучшие дни с Алиной, и умоляя ее хоть словечко мне ответить, а так же каждый день звонил парням, расспрашивая, как дела у Сахарочка.

Улыбался как придурок, радуясь, что у нее все хорошо, и дико завидуя им, что они с ней, а я – нет.

Но самое дерьмовое было то, что я знал, что сорвусь. Что просто не смогу долго пробыть без нее. Меня разрывало от мысли, что увидев меня, она подумает, что теперь обязана мне, но с другой стороны мне дико этого хотелось. Хотелось любым способом привязать ее к себе навсегда, пусть даже таким эгоистичным. Я день за днем боролся с собой и наилютейшим желанием рвануть к ней, наплевав на то, что так и не решил проблему с посттравматическим синдромом. Не знал, чем теперь заниматься по жизни, ведь и учебу, очевидно, мне придется бросить. А так же я совершенно не знал, что она чувствует ко мне. Это я признался ей в своей симпатии, но она никогда ничего подобного не говорила.

То, что она так рьяно льнула ко мне в нашу единственную ночь, которая хоть и не закончилась полноценным сексом, совсем не говорило о том, что у нее есть какие-то чувства ко мне. Тогда было дерьмовое время под гнетом страха, и она могла под его тяжелым давлением тянуться к тому, с кем было безопасно.

Сейчас же ее жизнь налаживалась. Михайлов младший был мертв, Леон – под арестом. У нее вновь было зрение, дом и друзья, которые не оставили бы ее одну.

Я не был уверен в том, что я ей нужен, что она нуждается во мне ровно до того момента, пока сидя с Мерчем на кладбище, не услышал ее голос.

«Что ты наделал?»

Это единственное, что она тогда повторяла. Раз за разом. Даже тогда, когда бросилась мне на шею, обнимая и целуя. Даже тогда, когда я, не веря своему счастью, до последнего боясь, что это сон, крепко обнимал ее, прижимая к себе и не выпуская из рук.

Она шептала это и тогда, когда я, сняв очки с нас обоих зацеловывал ее слезы, ручьем бежавшие по щекам.

И даже тогда, когда Карамеля ворчал: «Ща блевану от этой ванильности»!

Врун и обманщик. После того, как они наконец-то сошлись с Туськой, он вокруг нее разве что с бубном не прыгал, каждый день таская ей цветочки, подарочки и устраивая романтики.

Алина

– Ты поступил глупо, – в миллионный раз повторила я, губами касаясь его щеки.

Там, на кладбище, поняв, что он натворил, хотелось кричать от боли и отчаяния.

– Какой же ты дурак, – продолжала я. – Леша же говорил, что это вопрос времени. Не надо было идти на такие жертвы.

– Ни о чем не жалею, – ответил Антон, прижимая меня к себе.

Я сидела у него на коленях, обнимая. Не могла налюбоваться им и даже на секундочку оторваться от него. Руки сами постоянно трогали все, к чему могли прикоснуться. Лицо, волосы, шею, плечи, грудь, руки. Я шарила по его телу, боясь, что он исчезнет.

Этот дурак подумал, что слепой он теперь мне не нужен, только мне плевать было на это. Я знала, какой он на самом деле и никакие физиологические недостатки не могли меня заставить его бросить.

Я была влюблена в этого парня и знала, что уже никогда не смогу от него отказаться. Не только из-за чувства долга.

– Ты обещал мне, что я увижу твои татуировки, – в сотый раз за сегодня поцеловала его. Губы уже горели огнем, но я не могла не касаться его. – Хочу их видеть.

– Часть на груди, но основная на спине, – отвечая на поцелуй и сжимая мои ягодицы, при этом прижимая меня к своей возбужденной плоти, он тоже никак не хотел отпускать меня из объятий.

– Хочу видеть все.

В комнате был приглушенный свет, но я знала, что все равно смогу разглядеть рисунки. Он еще несколько секунд водил губами по моей шее. Куснул не сильно за подбородок, вызывая волну мурашек, а потом все же отпустил меня, и я слезла с его коленей.

Антон встал следом за мной и стянул с себя одним махом футболку, оголяя невероятно красивый торс.

Руки помнили, каким он был крепким. Как каждая мышца напрягалась, стоило к ней прикоснуться. Но увидеть его оказалось еще лучше. Я нервно сглотнула, чувствуя, как волна возбуждения пробежала по мне, а мозг пытался осмыслить, что это невероятное тело теперь мое. И не только тело. Он весь.

Рука машинально коснулась его пресса, который напрягся еще сильнее от прикосновения. Антон тяжело задышал, а моя ладонь сама поползла выше, к его крепкой и мощной груди, останавливаясь на левой, где был изображен красивый циферблат часов, сделанный под исторический стиль.