Непристойное предложение - Патриция Кэбот

Дрейк вдруг почувствовал себя до нелепости счастливым, таким счастливым он себя не помнил никогда. Он поднялся и целеустремленно направился к ручью. У Пэйтон при виде его глаза стали, как блюдца.

— Ч-что, по-твоему, ты вытворяешь? — спросила она.

— Присоединяюсь к тебе.

Дрейк попробовал ногой кристально чистую воду.

Пэйтон, казалось, не могла отвести взгляда от места на его теле, расположенного ниже живота. Посмотрев вниз, Дрейк отметил: то, что он возбужден, вопиюще заметно. И запоздало вспомнил, как темно было в камере той ночью, когда они предавались любви. Хотя и непроизвольно, но он впервые предоставил Пэйтон возможность ознакомиться с обнаженной мужской натурой при свете дня.

И она не выказала ни малейшего восторга по поводу того, что перед ней предстало.

— Э-э, ладно, — произнесла с запинкой Пэйтон, с готовностью отплывая от него. — Я только выйду…

Дрейк понял, что требуются незамедлительные действия. Всегда сохраняя трезвую голову в острые моменты, он оттолкнулся от камней и нырнул в прохладную воду.

Глава 24

Пэйтон, которую окатило волной, поднятой внушительным телом Дрейка, отпрянула, чуть не захлебнувшись. Ее потрясла, скорее, не обрушившаяся на нее вода, а то, что очутилось под этой водой, когда в озерцо нырнул Дрейк. Оказывается, та часть Коннора Дрейка, которую ей довелось только чувствовать, но видеть-то она ее не видела, была куда больше, чем Пэйтон воображала. Поэтому, по сути, ей гораздо разумнее показалось, что отступить, наверно, лучшая стратегия на сей момент. Не успел Дрейк вынырнуть, как Пэйтон устремилась к берегу.

Но далеко ей уйти не удалось. Подобие щупальца ухватило ее под водой за щиколотку и прервало стремительное бегство.

Наконец на поверхность вынырнул Дрейк: потемневшие от воды волосы залепили ему лицо, но щиколотку он не отпускал. А даже стал подтягивать Пэйтон ближе, как рыбак постепенно выбирает леску с пойманной рыбой. Сначала свободной рукой, а не той, что держала лодыжку, он обхватил ее колено, затем бедро, и, неизбежно, талию, пока не притянул ее всю поближе уже обеими руками. И все время улыбался ей так смиренно, что, на поверку, ни в малейшей степени не успокаивало ее глубочайшие чувства.

Пэйтон, у которой биение собственного сердца отдавалось в ушах, все же сохранила остатки разума, чтобы с запинкой сказать:

— Думаю, может, тебе стоит отдохнуть чуточку дольше…

— Нет, спасибо, — последовала вежливая реплика. — Я уже достаточно наотдыхался.

А затем Дрейк поцеловал ее. Впрочем, к ее удивлению, поцелуй оказался не жестким и собственническим. Нет, он был ласковым, спокойным… как его улыбка.

По крайней мере, вначале он был ласковым. Пока она не совершила ошибку — а Пэйтон поняла, что ошиблась в тот момент, когда сделала это — когда доверчиво и смело ее язычок встретился с его. И тогда поцелуй из спокойного стал просто бешеным всего за какую-то долю секунды. Вот Дрейк нежно целует ее, а в следующее мгновение своей отросшей бородой терзает нежную кожу вокруг ее рта, а ртом, кажется, поглощает ее губы.

Пэйтон обещала себе, когда утром снимала с Дрейка брюки, что ни при каких обстоятельствах не повторит то, что случилось на «Ребекке». Сейчас она понимала, что не была честна сама с собой. Коннор Дрейк — мужчина во всех смыслах, и поэтому откликнулся, как ему подсказала его природа, когда Пэйтон бросила себя к его ногам. Правда, он сказал, что любит ее… но он чувствовал себя обязанным сказать нечто подобное. Потому что она была невинна, а он, по мнению Пэйтон, ощущал тогда вину…

Хотя все это было ее рук дело. Она любила его всю жизнь и отчаянно преследовала последние несколько месяцев. Боже, он, наверно, пошел навстречу ее сладострастным требованиям из жалости или от скуки, или от убежденности, что каждую минуту ему грозит смерть, так почему бы не насладиться моментом? Он наверняка солгал, когда утверждал, что любит ее.

Или, может, не солгал?

Потому что сейчас… сейчас у него нет иных причин вот так целовать ее, совсем нет. Он мог бы не обращать на нее внимания. Он мог бы пойти своей дорогой, когда обнаружил Пэйтон купающейся в водопаде, а она никогда бы не узнала, не заметила Дрейка, пока он какое-то время стоял тут, судя по его явно возбужденной плоти.

О, ад проклятый. Конечно же, Дрейка влекло к ней. Совершенно явно влекло. И на этот раз она не предлагала себя, вообще-то, даже наоборот. Какое имеет значение, говорил ли он правду, когда сказал, что любит ее? Разве его поцелуй не достаточно убеждает, что он… ну, испытывает к ней нежные чувства?

Ее твердое решение никогда не оказываться в подобной ситуации с ним вновь рассыпалось в прах, лишь стоило его губам во второй раз коснуться ее. Ну, во-первых, Пэйтон даже не могла толком оттолкнуть Дрейка: на плаву она держалась только благодаря его крепкой хватке. А, с другой стороны, ощущение его обнаженного тела, прижатого к ней, не было похоже ни на что доселе изведанное ею: как щекотала ее соски его покрытая волосами грудь, какими прохладными и твердыми были его бедра, расположившееся между ее собственных, как к местечку между ее ног прикоснулся мягкий, пульсирующий холм — будто бы случайно, а потом еще раз, показывая, что случайности-то никакой и не было. Пэйтон положила руки Дрейку на плечи, плечи, которые только прошлой ночью пылали жаром от солнечного ожога, но уже успели покрыться бронзовым загаром. Под смуглой кожей ощущались мускулы, перекатывавшиеся, когда Дрейк крепко сжимал Пэйтон. Казалось, нельзя уже глубже целовать ее или еще крепче прижиматься к ней телом.

Почему никто не рассказывал ей, какое это чудо: чувствовать своей кожей мужское тело? Мэй Лин никогда не упоминала ни о чем подобном. Джорджиана ни словечком не обмолвилась. Почему Пэйтон до сих пор даже не попробовала? Ей стоило украсть одежду Дрейка той ночью на «Ребекке». Но Пэйтон была слишком переполнена другими чувствами, чтобы думать об этом…

Затем Дрейк оторвал от нее свои губы и, подхватив под голые ягодицы, — почти так же, как он это проделал в саду давным-давно той ночью — поднял ее над водой, держа над собой, скользкую и мокрую, пока рот его не оказался перед ее грудью. И тогда поймал губами в ловушку и крепко зажал сосок.

Пэйтон застонала. Она не могла удержаться: контраст между прохладной водой и жарким языком был восхитителен. А от ее стона, кажется, с Дрейком что-то произошло. Он отнял губы от груди, опустил Пэйтон и чуть не задушил в неистовом жадном поцелуе. Неожиданно твердое мужское бедро, теревшееся об нее, легко, как рыбка, но настойчиво нажало между ее ног. И Пэйтон, как распутница, каковой, по ее мнению, она и являлась, откликнулась, задвигавшись, словно в любовной горячке.