Сыны Тьмы - Гурав Моханти

– Как я уже говорил, это искусство. Очень точное искусство. – Молот свистнул в воздухе, и Шакуни усмехнулся. – Так как тебя зовут, дэв? – спросил он, наблюдая, как молот методично врезается в ребра дэва.

И дэв закричал:

– Савитр! Савитр Лайос! Савитр Лайос! – без остановки кричал он. – Хватит! Просто хватит!

Савитр Лайос.

Шакуни улыбнулся.

– Видишь, это было не так уж и сложно. Итак, что привело тебя сюда, в наш мир?

Хрустнули и защелкали исцеляющиеся кости. Шакуни увидел, как сломанное запястье дэва вывернулось и встало на место. Распухшая так, что увеличилась в два раза, ладонь начала заживать, кожа обретала привычный цвет. Вмиг исчезла чернота на запястье.

Шакуни, прищурившись, изучал пленника, глаза переместились на лицо дэва.

– Это ведь не эффект этого места, не так ли? Заживление здесь занимает недели. Что ж, вот и раскрылся один секрет. Странно, что, когда мы убивали твоих друзей, они так не сделали. Почему? – Он сжал запястье Савитра.

– Они другие, – прохрипел дэв. – Они моложе.

– В этом вы не похожи на нас, верно? Чем старше ты становишься, тем больше твои силы? И все же, тебе понравился молот?

Шакуни точно знал, каково это, – он сам прошел через это. Кошачьи глаза дэва выпучились, а щеки дрогнули.

– Верно. Ты можешь исцелить свои кости, но я уверен, ты не способен изгнать память о боли. Верно?

– Да.

– Замечательно. Тогда цель этого уровня достигнута. Ты будешь помнить боль. Твои способности к быстрому исцелению – это дар для таких, как мы.

Шакуни поднялся со стула, наклонился к дэву, не обращая внимания на боль, ползущую по спине, и ухмыльнулся, вновь показав кривые зубы:

– Видишь ли, через некоторое время у нас заканчивается фантазия относительно того, как можно прижигать, бить, крутить и так далее. В отличие от тебя, выносливые заключенные привыкают к боли. Но твоя целительная сила дает нам шанс начать все заново, – он снова поднял молоток.

– Я скажу! Я отвечу! – вскрикнул Савитр Лайос.

– О, я знаю, ты хочешь ответить, но это послужит тебе достаточной мотивацией, чтобы я не тратил свое гребаное время. Знаешь что… – он посмотрел на молот и отбросил его в сторону, – давай попробуем что-нибудь другое. – Обнажив кинжал, он оскалил зубы и изо всех сил вонзил его в руку дэва, приколов ее к левому подлокотнику кресла.

Дэва захлебнулся криком.

– Еще один!

Туман выхватил кинжал и передал его Шакуни.

– Приношу свои извинения за неудобства, – сказал Шакуни кричащему дэву, приколачивая ему и вторую руку. – Надеюсь, теперь мы понимаем друг друга.

Лицо дэва было таким же бледным и безвольным, как флаг капитуляции. Шакуни совершенно не понимал, как эти существа когда-то могли поработить человечество. Да, они могли исцеляться. Да, они были Бессмертными. Они были выше, чем обычные люди. Но они скулили от боли, как любой Смертный.

– Ты чудовище! – вскрикнул дэв.

– Ворона говорит, что ворон черный, – хихикнул Шакуни. Костяшки его пальцев болели – так сильно он сжал рукоять кинжала.

– Куда пропала людская честь? – прохрипел дэв.

– Не знаю. Я ее не унаследовал. Хватит пустой болтовни. Почему ты здесь? – Шакуни почти что нежно вогнал кинжал в правую руку дэва.

– Мучук Унд. Мы здесь из-за Мучук Унда, – пробормотал дэв сквозь песню из криков. – Он опасен. Безумно опасен.

– Мучук Унд? Что это, во имя семи преисподних? Вещь? Место?

Дэв, кажется, уже начал отвечать, но Шакуни этого не услышал. Позади что-то свистнуло. Туман выхватил меч. Шакуни обернулся, но между ним и неизвестным нападающим встал Туман – для того, чтоб в следующее мгновенье рухнуть навзничь. Шакуни едва заметил порез у него за левым ухом – между кожаным воротником и коротко подстриженными волосами.

Твою мать! Он успел отбросить тело Тумана в сторону, но нападавший перехватил его, прижал лицом к земле. Тело взорвалось вулканом боли, от которой могла быть избавлением лишь смерть, но на этом уровне Нарака ее было не дождаться. И он рухнул, безвольный, как одежда, промокшая во время шторма, раньше, чем смог задать хоть один вопрос. И, уже увидев, как волна тьмы заволакивает ему глаза, он услышал, как дэв обронил:

– Торин был прав. Вы все заслужили то, что вас ждет.

Нала

I

– К аста?

– Мы лесной народ.

– Каста?

– Кшарьи, – вздохнул он. Валки не придерживались ведической кастовой системы, но, учитывая, что все валки должны были быть воинами, царства считали их кшарьями.

За дверью послышались торопливые шаги, но сама она осталась закрытой, и Нала, нетерпеливо постукивая ногой о землю, обернулся, оглядывая Протекторатный город Варнаврат. По сравнению с Хастинапуром Варнаврат был немногим больше деревни, но среди жителей холмов он считался городом. Эта древняя крепость Союза Хастины стояла на самой северной оконечности Речных земель – на плато среди льда и камня, окруженном с трех сторон огромными пиками. Всего пять лиг горной дороги отделяли Хастинапур от Варнаврата, но это были два разных мира. Нала слышал о том, что в Хастинапуре во дворах, выложенных розовой плиткой, играет музыка, а воздух всегда пропитан резким запахом цитрусовых. А вот в воздухе Варнаврата пахло дымом и пылью. В то время как Хастинапур был построен из мрамора и все его улицы вплоть до каждого поворота и перекрестка были вымощены булыжником, Варнаврат представлял собой скопление деревянных лачуг с соломенными крышами и грязными улицами, расположившееся на фоне белых горных вершин.

Наконец деревянная дверь открылась, и наружу выглянул хозяин гостиницы. Нала был одет в аккуратную тунику шишьи, его волосы были коротко подстрижены, а шея была смазана сандаловой пастой. Хозяин гостиницы впустил его и замер, увидев бредущую за Налой пеструю группу.

– Кто это? – взвизгнул он.

– Моя семья, – пояснил Нала.

Он мог понять замешательство этого человека. Его мать и пятеро братьев были одеты в традиционную одежду лесного народа – даже в волосах оставались украшения из костей и амулеты из перьев. Их раскрашенные пеплом щеки и ястребиные носы могли напугать даже самых смелых горожан.

Трактирщик нахмурился. Но, если ты открыл дверь, пути назад не было. Северяне весьма серьезно относились к гостевой традиции атитхи. Нерешительным жестом он пригласил их войти, но отвел им самую дальнюю комнату в гостинице.

– Я не знаю, почему мы должны спать здесь! Лес снаружи так удобен! – пожаловалась Матушка на лесном языке.

Нала снисходительно вздохнул:

– Ох, Матушка!