Волчье Семя - Виктор Гвор

Коготь метнулся в дом. Бабушка уже задвигала ларь, закрывая вход в ухоронку под полом. Не в погреб, тот отдельно, и лаз на видном месте, лишь половичком прикрытый. А то ухоронка тайная, как раз на такой случай. Белка уже внутри. Там не то, чтобы очень уютно, но до утра просидеть несложно. Мальчик помог задвинуть сундук, схватил свои ножи и, на ходу пряча их, бросился назад. Вторая ухоронка вырыта за домом…

Выскочить не успел, вход перегородила огромная фигура в мокром, заляпанном грязью жупане.

— И хто тут у нас? — вопросила фигура, хватая Когтя за ухо.

— Отпусти, дяденька, — заверещал мальчик. — Я больше не буду!

— Чего не будешь? — не понял жолнеж.

— Ничего не буду! А буду, чего скажешь! Только ухо пусти! Уй, больно!..

— Потерпишь! — хмыкнул здоровяк и рявкнул на замешкавшуюся Агнею. — А ну, старая, брысь на улицу! Пан всех видеть желает!

Двор был забит людьми. Двое держали деда за вывернутые за спину руки. Остальные рассыпались по двору, вышибая двери сараев. Сам вельможный стоял напротив Панаса, качаясь с носка на пятку и обратно, и цедил сквозь зубы:

— Я гляжу, Качиньские разбаловали хлопов сверх меры! Ничего, я научу вас дисциплине… Чтобы мухой бегали панам двери открывать! Что там, Витко?

— Та вот, бабка да щенок! — пробасил держащий Когтя жолнеж.

— Болек?

— Никого, вельможный пан! — донеслось от сараев.

— Добже! — выплюнул шляхтич. — Работайте, и уходим.

Коготь всё понял сразу. Жолнежи еще не успели дотянуться до мечей, а кинжал Витко покинул ножны, и оказался в печени прежнего хозяина. Не за то хватаешься, жмурик, ушами не убивают! Выронив меч, осел на землю замахнувшийся на деда кнехт. А вельможный пан ошалело косился вниз, словно пытался увидеть хвостовик ножа, торчащий из горла чуть выше воротника, и все не падал…

Больше Коготь не мог ничего. Ни защитить стариков, ни уйти сам. Только попытаться подороже продать жизнь… Нож против семи мечей…

Глава 58

До появления в маетке пана Мариуша Ядвига старалась избегать семейных ужинов. Вечернюю трапезу пан Лех считал самым подходящим временем для успокоения мятежной шляхетской души путем принятия внутрь напитков повышенной крепости. Впрочем, «принимал внутрь» он только первый кубок. Дальше — попросту хлестал горелку. По мере воздействия сего благородного напитка на и так не слишком замутненные разумом панские мозги, дядя забывал всяческие куртуазные премудрости, предпочитая всем столовым приборам собственные руки. Нет, Ядвига и сама не всегда придерживалась идеальных манер, но то, что хорошо в седле на полдороге из Легниц в Старицы, неуместно за панским столом. Да и руки девочка старалась держать в чистоте… В придачу, пан начинал громко чавкать и рыгать, одновременно читая Ядвиге лекции о правилах хорошего тона. Иногда это веселило, но чаще…

Больше ужинов девочка не любила только завтраки и обеды. Похмельный Лех был еще хуже пьяного, а днем считал необходимым вникнуть в текущие дела и дать необходимые указания. Поскольку время «вникания» пан Качиньский обедами с дочкой и ограничивал, ценность указаний была на необычайно высоком уровне.

Потому Ядвига предпочитала принимать пищу в более комфортных условиях: на кухне или полевом привале. На худой конец — в том самом седле на той самой половине пути.

В последнее время ситуация резко изменилась. Завербованный «отец» тоже не блистал безупречными манерами и вечно путал вилки для мяса и рыбы. Но руки иногда мыл, до свинского состояния не нажирался и беседы вел куда более интересные. В конце концов, не всё же дела решать в кабинете, сидя на столе в позе черсидского мудреца! За едой тоже порою неплохие мысли приходят.

Появление же Ридицы и вовсе превратило трапезы в интереснейшие мероприятия. Мигом освоив стиль общения папы с дочкой, (точнее, дочки с папой), святая сестра с легкостью включилась в процесс взаимных подначек и розыгрышей. А поскольку этикет она знала не хуже королевских церемониймейстеров, то бедному Арнольду доставалось за каждую перепутанную вилку, не говоря уже о более серьезных просчетах. К чести пана Мариуша, дважды одну и ту же ошибку, он совершал редко. И в долгу, конечно, старался не остаться.

Ядвига старалась в перепалки вмешиваться поменьше. Слушать оказалось интереснее.

На первом же ужине, выслушав обещанную историю о «синем почесуне» и методах лечения, посмеивающаяся Ридица самым невинным тоном спросила:

— За что же вы так мэтра?

— В смысле? — не понял Арнольд. — Вы считаете, три золотых — недостаточная плата за подобное представление?

— О, нет! — улыбнулась монахиня. — Все не так просто! К оплате вопросов никаких. Но назвать члена Парисской Академии и декана медицинского факультета Берского университета «профессором из Ракова»… Это как Вас, Арнольд, поименовать кнехтом-новобранцем!

— Кого?! — хором удивились Качиньские.

— Того! — Ридица всё же расхохоталась. — Мэтр Франсуа — один из самых лучших врачей и химиков Нордвента. А театр — его маленькая слабость! Или ты думаешь, что изобрести такие краски для тела может любой артист? Да еще чтобы лекарством было пиво с сахаром! Только Хитрюга Хюбнер мог нанять Франсуа Дюпре изображать шарлатана от медицины!..

Ядвига до сих пор с удовольствием вспоминала оторопевшее лицо «папочки». Правда, девочка подозревала, что и у нее было не лучше…

А дальше — еще хлеще…

Но сегодняшний ужин был близок к провалу. Впрочем, по достаточно серьезному поводу. Пан Качиньский с утра умчался допрашивать очередного бедолагу, потерявшего «нажитые непосильным трудом богатства» и получившего за это «жалкую монетку», раза в два превышавшую стоимость «богатств».

После того, как объявили награду за сведения о кражах, сразу выяснилось, что подобных злодеяний произошло столь много, что гора из продуктов, на которой должны сидеть сейчас искомые дети, виднелась бы из Нордвента. Правда, показательная порка, устроенная первым лжецам, решившим заработать на «глупом пане», резко уменьшила высоту предполагаемой вершины. До четырех случаев. Зато реальных. Сегодня пан Мариуш помчался разбираться с пятым. И до сих пор не вернулся.

Ядвига оттянула начало трапезы насколько могла, но начинать ужин все равно пришлось вдвоем. Иначе Ридица села бы за стол одна, и толк от всех усилий свелся бы к личной голодовке хозяйки маетка.

— Зря! — прокомментировала девочка, отрезая первый кусок мяса. — Отец сильно не задержится, — и, подумав, добавила. — Зуб даю!

— Фи, паненка! — демонстративно скривилась Ридица. — Что за выражения? И как ты будешь смотреться без зуба?