Трофей мажора (СИ) - Ирис Лана

Ты нашел меня, нашел. Ты пришел. Спас меня…

И я люблю тебя.

– Ааааа…

Мой крик тонет в темноте, когда один из амбалов поднимается, со всей силы выбивает о его спину стул, который разлетается на мелкие щепки.

Антон падает на пол. Он лежит около моих ног и не подает признаков жизни.

Тишина.

Полная тяжелой тягучей надежды.

– Что вы наделали? Что вы наделалии?! – хриплю сквозь слезы. – Не трогайте меня, не трогайте! Антон! Антооон! Очнись, Антон!

Тишина давит.

Она болезненна.

– Ааааа! Антон!

И его глухие стоны.

Удар, удар, удар.

Бум!

– Не прикасайся к ней! – я не знаю, как Антон вновь поднимается, как он находит силы чтобы отбиться. – Не смейте… – хрипит он. – Не прикасайтесь… хоть пальцем тронете – убью!

Будто во сне вижу, как вырубает одного из них, как ударяет второго.

Удар, удар, удар.

И снова крики, и все проносится перед глазами. В помещение вбегают люди, я вижу Макса, и еще каких-то мужчин.

И полицейских.

Они засвечивают фонарями. Звучат мои судорожные всхлипы и слезы, слезы, слезы текут. Я ощущаю их на языке. Они теплые и соленые, как и море…

Море.

Все будет хорошо.

Антон отвязывает меня, и я выбегаю на подгибающихся коленях, втягивая кислород через раз. Нужно просто бежать. Перебирать ногами в нужную сторону. Спотыкаясь, падая, поднимаясь.

Ступенька, ступенька, ступенька… Я выбираюсь из подвала в дом, затем, на улицу. Сердце стучит отчаяннее.

Запах свободы.

Все кружится.

– Что это, снег? – шепчу, глядя на падающие огромные хлопья. – Так красиво…

– Это дождь, просто дождь, маленькая… стой… – он обнимает меня со спины. Сам весь трясется, дрожит и держит. – Стой… пожалуйста… остановись…

– Это снег… – разлепляя губы, подставляю дрожащие ладошки, вокруг все светится и кружится.

Скоро рассвет.

Ловлю снежинки.

Холодно. Чудовищно холодно.

Зима пришла… а вокруг все будто бы раскалено.

– Зима.

– Это просто дождь…

Фары машин ослепляют, вопли людей оглушают, все проносится, мельтешит.

И снег падает, падает и падает.

– Зима…

Антон снимает свою куртку и накидывает на меня.

Прижимает. Обвивает руками. Вжимает. Втягивает. Целует в макушку…

Не отпускает.

Все будет хорошо.

Целует, целует, целует… и обнимает…

Глава 60

Конец августа.

Предзакатное небо отражает уходящие лучи солнца. Если долго вглядываться, можно представить, что перед тобой океан, переливающийся буйством красок.

Пережить ночь, и начнется новый день.

Новый я.

Совсем скоро мне улетать в Лондон. Осталось несколько часов. Всего несколько часов.

Я стою на мосту, и это последний вечер, когда мы можем увидеться, но она не пришла.

Неужели, так и не явится?

Гипнотизирую часы на запястье. Проходит еще полчаса, задергиваю ворот куртки. Вечер особенно холодный, северный ветер не щадит. Завывает и гулко бьёт по ушам.

Темнеет быстро, однако оранжевый свет все еще прорезает округу. Да и деревья уже сменяют окраску. Кончики листьев пожелтели и пахнет свежо, в какой-то мере немного сладковато. Сентябрь уже на носу.

А фонарь то починили. Голову поднимаю, и пялюсь на блеклую одинокую лампочку посередине черного конуса. Покачиваюсь, переступая с носка на носок.

Вспоминаю события после той ужасной ночи. Решающей ночи.

Как я лежал в темноте комнаты, и пялился в немую пустоту. И боль в груди жгучая сдавливала, хоть вой волком. Хоть на стену лезь.

Мы разговаривали потом. Увы, она не отказалась от своих дурацких слов. Заладила:

Расстаемся.

«С тобой – я потеряла себя».

Эта фраза, как выстрел.

Пуля в висок.

И мне ее не убедить было в обратном. Словно в ней щелкнуло что-то. Точка поставлена. Точка невозврата.

Помню, как Вероника постучала в дверь, тихонько вошла и сквозь тонкие всхлипы сообщила, что подбросила мне в кровать сережку своей ненаглядной подруги, по ее «скромной просьбе». А потом, наговорив чего-то там попутно, отправила Варю в комнату, чтобы она увидела, и чтобы обязательно все поняла в нужном им русле. Говорила, что совершила ошибку и очень жалеет. Жалостливо простить просила. А я ответил, что прощу, обязательно прощу, но позже. А пока что… не хочу ее видеть. И запах чужих неприятных духов в моей комнате по-прежнему щипал в глазах.

Да… и это «пока что» затянулось. До сих пор коробит. Мы все еще не общаемся с сестрой.

Временами, я ее люто ненавижу. Но конечно же… прощу… она же сестра.

А то, что сделано, уже не воротишь.

И сколько времени я старался вернуть расположение Вари, сколько вечеров стоял у ее дома, глядя на занавешенные окна, звонил, писал, следил за ней – не сосчитать.

На выпускном – бесконечно пытался поймать ее взгляд, оставаясь на расстоянии, просил мысленно, находясь на грани – посмотри же на меня, посмотри. А она не смотрела.

По крайней мере, так, как раньше, с бесконечной любовью в глазах – не смотрела.

И тогда я полностью потерял контроль. И по сей день не могу этот контроль вернуть. Это разрушает меня.

Я будто потерял управление.

Чтобы вы понимали, потерять управление для гонщика – это конец.

Моргаю, все еще вглядываясь в фонарь. Возвращаюсь в настоящее.

Она обещала прийти.

Поворачиваю голову, и вижу ее. Поднимается неспешно, на посередине моста неуверенно останавливается.

Еще несколько неспешных шагов.

Не подходит близко, застывает на расстоянии вытянутой руки. Тоже медленно поднимает голову и обращает все свое внимание на фонарь.

– Напомни, во сколько у тебя рейс? – первой нарушает молчание.

– Без пятнадцати девять.

– Осталось немного, – зачем-то пожимает плечами и потерянно вздыхает. Направляется к левой стороне моста, несмело облокачивается о перила. – Завтра еще сильнее похолодает, – игриво выпускает из приоткрытых губ маленькие шарики пара. – Лето было странным. Жарких деньков по пальцам пересчитать.

Делаю несмелый шаг к ней. Большие пальцы рук кладу в карманы. Легкий кивок головы и пустой голос.

– Да.

И это все.

Черт, я разучился общаться. Несколько месяцев провел дома, слегка одичал. Пока нога и спина зажила, провел в одиночестве. Травма спины после удара будет напоминать о себе легкой ломотой еще очень долго. Скорее всего, я уже не смогу заниматься баскетболом. По крайней мере профессионально. Плечо совершенно не слушается. Впрочем, я парень крепкий, будет цель – без сомнений достигну.

Но после своей изоляции, не представляю, как буду общаться с сокурсниками. Хотя…я быстро приспосабливаюсь.

– Красиво.

– Да.

У меня нет ни одной мысли, как поддержать разговор. Сам ее позвал сюда, и сам не могу вымолвить ни слова.

Попрощаться хотел.

– Как твоя спина? – спрашивает тихо, отрешенно глядит вдаль.

– Хорошо, – делаю еще шаг, неподалеку стопорюсь. Губы изламывает глупая и слегка самоуверенная ухмылка. – Я быстро восстанавливаюсь, ты же знаешь.

– Знаю, – трет ладошки, сгибает пальчики и потирает. – Но… сможешь ли ты после всего случившегося вернуться в спорт…

Ее бровки смешно изгибаются, она чувственно проводит языком по верхней губе, а затем прикусывает нижнюю и приподнимает вверх заостренный подбородок. Затем, порывисто вздыхает.

Я залипаю. Теряюсь.

– Замерзла? Пойдем в кофейню?

– Нет, – отвечает резко. – Я провожу там слишком много времени, устала. Свежего воздуха мне явно не хватает.

– Понял.

И тишина. Еще один тяжелый вдох – ее. Или мой. Неважно. Нам совершенно не о чем говорить.

– Как у отца дела?

– Ты же знаешь… все нормально. Реабилитация прошла успешно. Его уже шутливо прогоняют из центра, но дома ему одиноко и скучно, так что он не торопится, – грустно улыбается. – В любом случае, работы над здоровьем еще много.

Я понимающе киваю. Перегнувшись через перила, обвожу лес невидящим взглядом.