Успеть. Поэма о живых душах - Алексей Иванович Слаповский

— Да все же ясно! — вступила вдруг Римма Сергеевна. — Не видите, что ли? Это потолок, а в потолке трещина. То есть шов между плитами. Но шов заделанный и побеленный. Как в квартире. Только цвет грустный, или здесь у нас слишком темно. Больничный какой-то. Или это и есть потолок в больнице?

— Римма Сергеевна, преклоняюсь! — поклонился вместе с картиной Гусаров. — Не просто в яблочко, а в самые семечки! Не поверите, она так и называется, то есть не совсем так, «В реанимации», но это именно потолок в больнице.

— Лежали там? — спросил Сергей Михалыч.

— Лежать для замысла не обязательно, хотя лежал, но по другому поводу, я ее еще до больницы написал. В голове родилась, чисто теоретически. Не как диагноз, а как состояние.

— Я у нас в музее таких не видела, — сказала Арина.

— В музее, Ариночка, я выставил голый реализм. Портреты современников, включая главу нашей администрации, из-за которого эта выставка и стала возможна, я имею в виду прошлогоднюю. А было дело когда-то, и секретарей райкомов партии рисовал, и передовиков производства. Времена меняются, хорошие мои, власть меняется, даже общественный строй поменялся, а вкусы у руководства те же: чтобы похоже и гладко. Никаких импрессионизмов и экспрессионизмов, никаких крупных мазков, я попробовал одного деятеля мастихином написать, техника такая, не кистью а вроде шпателя такая штука, эффектно получилось, этот портрет потом на выставке побывал, но под псевдонимом, то есть я не назвал, что это Иван Иваныч Иванов, а как-то, не помню, типа портрет коммуниста, но многие все равно узнали, а Иван Иваныч не принял, зачем, говорит, у меня лоб синий, а щеки зеленые? Ладно, нарисовал ему лоб белый, щеки розовые, холст, масло, шестьдесят на девяносто, остался доволен. Этот портрет даже на похоронах перед гробом несли. А тому портрету, который как бы коммунист, ему повезло, он в начале девяностых аж во Францию попал. Тогда много международных мероприятий было, обмен начался, и вот была франко-русская выставка, от них художники из глубинки, и от нас художники из глубинки, и город в глубинке, а название, на минуточку, — Коньяк. Неподалеку от Бордо.

— Какие-то все спиртные названия, — сказал Данила.

— Так Франция же, — объяснил Сергей Михалыч.

— Именно! — подтвердил Гусаров. — Кстати, раз уж речь зашла, никого не огорчит, если я отхлебну? — он достал из кармана плоскую бутылочку. — Вам не предлагаю, поскольку, сами понимаете, из горлышка не комильфо.

Он отвинтил пробку и приложился с таким удовольствием, что все невольно ему позавидовали.

— У нас свое есть, — сказал Сергей Михалыч. — Наливка. Такая наливка, что лучше всякого коньяка, в том числе французского. Можем угостить. Угостим? — спросил он супругу.

— Ты вчера угощался.

— Вчера другое дело. Наливка же, не водка. Пусть люди оценят.

— А из чего пить-то? — сомневалась Светлана Павловна.

— У меня пластиковые стаканчики есть, — сказал Данила, залезая в рюкзак и доставая с десяток стаканов, всунутых один в другой. И тут же, наверное, подумал, что Арина может истолковать это не в его пользу, и объяснил: — Это я не для вина, это я если где чая выпить или кофе, я посудой не пользуюсь, какую дают, потому что ее плохо моют, а у меня свои стаканы.

— Мудро! — похвалил Гусаров.

Сергей Михалыч достал большую пластиковую бутыль с жидкостью вишневого цвета.

— В пластике, конечно, не хранят, она в стеклянных емкостях у нас, но для короткой перевозки не страшно, вкуса не портит.

Данила раздал стаканы. Все взяли, никто не отказался, только Арина предупредила:

— Мне чуть-чуть.

Сергей Михалыч разлил, дотянувшись до каждого. Трасса федерального значения, по которой они ехали, была довольно ровной, поэтому обошлось без неприятностей, никто не пролил, хотя Данила успел помечтать, что Арина немного плеснет себе на джинсы, огорчится, а Данила тут же достанет из своего запасливого рюкзака салфетки — и влажные, и обычные, и поможет Арине сначала потереть пятна влажными салфетками, а потом высушить обычными. Но нет, Арина не пролила ни капли, да и налил ей Сергей Михалыч, как она и просила, чуть-чуть. Правда, все равно вышло полстакана, потому что понятия о чуть-чуть у Арины и Сергея Михалыча были разные: она-то думала, что это на донышке, а для Сергея Михалыча меньше половины вообще не считалось, и смотреть не на что, и пить нечего.

Галатин совсем не знаток в напитках, но ему показалось, что багряная с пеной жидкость отдает тем запахом, который бывает у крепко пьющих людей не сразу после выпивки, а с похмелья. Откуда Галатину известен этот запах, спросите вы. А кому в России он неизвестен, отвечу я. Кто ни разу не встречался с похмельными людьми? Нет таких.

Но вкус наливки, которую пригубил Галатин, оказался вполне приятен — чуть терпкий, с вишневой явственной интонацией, немного корицы и чего-то еще, возможно, смородинового листа. Отец и мама любили чай, настоянный на смородиновом листе, Галатин помнит этот вкус с детства.

— Василий Русланович, не торопитесь! — мягко упрекнул его Гусаров. — Не на поминках же мы, чтобы молча пить!

Надо же, имя-отчество запомнил, подумал Галатин.

Как тут же выяснилось, Гусаров запомнил всех.

— Извините за инициативу, — поднял стакан художник, — но предложу тост. Дополнения и уточнения приветствуются. Тост такой: с наступающим вас Новым годом, Сергей Михалыч, Светлана Павловна, Римма Сергеевна, Арина, Василий Русланович и Данила! Я не скажу ничего оригинального, а только пожелаю, чтобы он был лучше этого года или хотя бы не хуже, учитывая, что все мы с вами остались живы и относительно здоровы! Кто-то что-то добавит?

Никто не захотел добавить.

— Сказано исчерпывающе! — одобрил Сергей Михалыч. — Выпьем!

И все выпили.

Наливка, какой бы она ни была разной на вкус для всех уже потому, что каждый имел свои предпочтения и пристрастия, обладала одинаковым действием: все ощутили приятную теплоту, обволакивающую тело и проникшую в голову, где сразу же стало хорошо и уютно, как в своем родном доме. Вас удивит это сравнение, в чьем же еще доме, если голова — своя? Но в том-то и дело, что мы большую часть жизни проводим у собственного мозга как в гостях. Мы чувствуем себя чужими своим мыслям. Мы оглядываемся, ничего вокруг не узнавая. И очень часто, обидевшись на свой мозг, покидаем его и бродим где-то рядом, за дверью, прислушиваясь к чужому то ли празднику, то ли скандалу.

— Вдогонку? — предложил Сергей Михалыч. — У меня тоже тост есть.

— Все мы твои тосты знаем, а людям и так уже хорошо, — сказала Светлана Павловна.

Всем и правда было уже хорошо. Только