Фантастика 2000 - Сергей Лукьяненко

Он совсем не смутился.

Наоборот, когда она вскочила, то ее лицо оказалось на одном уровне с его лицом. Он сразу потянул ее к себе и поцеловал в губы.

Звякнул ковшик — Роберт уронил его.

Пальцы Роберта побежали, хватаясь и приминая кожу, вниз по спине, к ягодицам.

Даша возмутилась — уже и мальчишки начали приставать.

Она толкнула Роберта.

Роберт ударился спиной о весы, весы свалились со стола, за ними посыпались пакеты с сахарным песком. Роберт взвыл, и тут в дверях показался силуэт дяди Ахмеда.

— Ах ты, пилядь! — Дядя Ахмед очень рассердился. — Ах ты, хулиганка базарная! Я тебя культурного мальчика бить нанимал? Я тебя сахар развешивать нанимал!

Он схватил ее за волосы и так сильно потянул к себе, будто старался спасти мальчика от ее ядовитых когтей.

— Ой, вы что! — Было больно. Даша старалась оторвать его пальцы.

А тут еще, возбужденный видом сражающейся девушки, из завалов сахарного песка выбрался племянник и включился в бой.

Почему-то он выкрикивал:

— Не посмеем дискриминацию! Не позволим, честные люди!

Он рванул за ворот блузки — пуговички полетели в разные стороны, затрещала ткань.

Вот дура, успела подумать Даша, ну кто надевает такую хорошую блузку на базар?

Ее пальцы враждебно переплелись с пальцами дяди Ахмеда и сражались с ними, так что она оказалась беззащитной перед нападением племянника. Тот пытался сорвать лифчик, но лифчик был итальянский, эластичный, видно, в Италии девицам тоже приходится защищать свою честь. Он оттягивался, но не рвался.

Словно тетива лука.

Даше бы закричать: все-таки она не в гареме, а в общественном месте.

Но кричать стыдно. Где-то она читала, что люди, когда тонут, почти никогда не зовут на помощь. Тонут молча. От стыда за свое неумение плавать.

Но на ее лице было что-то написано такое, что дядя Ахмед встревожился и счел за лучшее не рисковать.

Он изловчился, закинул руку за спину и рванул вниз гофрированную крышку своей торговой точки.

Сразу стало темно, Но Даша обрела голос. В темноте ничего не стыдно.

Она молотила в стенку и кричала: «На помощь! Спасите! Горим!» Еще Тамарка учила: нельзя кричать, что грабят или насилуют, на это в наши дни никто не Обратит внимания. А вот если кричишь — пожар, кто-нибудь встрепенется.

Она понимала, что если не придут на помощь — а кто придет? — то они здесь в железной коробке над ней поизмываются.

Поэтому Даша отбивалась как могла — царапалась, сучила ногами, даже кусалась и не обращала внимания на боль. Это была драка, и мужчины в ней всё больше распалялись.

И когда уже сил больше не было сражаться в этой духоте, в дверь магазина, в его железную крышку, постучали, причем уверенно и сильно.

Ну просто как наша красная кавалерия спасает партизана под самой виселицей!

— Я здесь!

— Открывай, а то взорвем к чертовой матери!

И вдруг сразу все кончилось. Весь кошмар.

Руки исчезли.

— Кто там? — спросил дядя Ахмед. С первого раза не получилось, пришлось сплюнуть слюну и повторить вопрос.

— Знаешь кто! — ответили из-за двери.

— Сейчас, сейчас. — Голос Ахмеда был суетливо высок.

Гофрированная дверь вырвалась из его рук и взлетела вверх.

Свет хлынул внутрь.

Даша на несколько секунд зажмурилась, так больно было глазам от солнца.

Она была сама участницей сцены, представшей глазам небольшой толпы зевак, собравшейся напротив магазина. Поэтому не могла оценить зрелища.

Но увидела племянника Роберта Магометовича с расстегнутыми штанами и расцарапанной птичьей рожей, увидела совершенно растерзанного дядю Ахмеда, сама же она была практически голой, даже стало холодно. Она стала натягивать на себя обрывки кофты — какое счастье, что лифчик был эластичным!

Она читала себя и остальных по лицам толпы — сначала взгляды пораженные, даже испуганные, и тут же начинается смех! Кривятся физиономии, щурятся глаза, руки шевелятся и дрожат — смех охватывает толпу, потому что всем понятно — насиловали девицу, но дверь не вовремя открыли.

Даша отступила внутрь, до отказа, под давлением взглядов и хохота, но бритый парень в тельняшке со странной кличкой Троцкий, из тех, кто держит на рынке порядок, приказал ей:

— Выходи, не бойся, пойдем в контору.

Потом он перевел свой холодный неумный взгляд на Ахмеда, посмотрел на юного Роберта Магометовича и добавил:

— Вы тоже, насильники.

— Как ты смеешь! — пробормотал дядя Ахмед.

— Только причешись сначала, — велел Троцкий.

Ахмед подчинился и достал из кармана брюк расческу. Он причесывался и бормотал:

— Ах, как нехорошо получилось! Ах, как нехорошо. Просто неприлично.

Подошел еще один охранник, пониже ростом, его имени Даша не знала.

Он присвистнул и спросил: — Помощь понадобится?

— Дурачье разгони, — сказал Троцкий.

Охранник стал гнать зевак, а Троцкий повел пленников в сторожку, благо она стояла за четыре павильона.

Никого в сторожке не было, только потом подошел охранник и сел в углу.

— Будем беседовать? — спросил Троцкий.

— Зачем беседовать? — удивился Ахмед, который уже пришел в себя. — Имело место провокация. Эта женщина украла у нас сахар, мешок сахара хотела утащить, мой племянник ее поймал, она дралась как кошка и еще одежду на себе рвала, чтобы нас обвинить. Ты же понимаешь, на нас каждый может напасть.

И он указал толстым пальцем на Дашу.

Голос у него был печальный и покорный. Совершенно ясно было, что Даша не только сахар украла, но и еще пыталась изнасиловать племянника Роберта Магометовича.

Троцкий ухмыльнулся.

— Разбираться не буду, инцидент налицо. Будешь платить штраф.

— Какой штраф? — возмутился дядя Ахмед. — Воровке штраф не буду платить! По ней тюрьма плачет, алкоголичка проклятая.

— А теперь послушай, Ахмед, — сказал Троцкий. — Я в этом городе родился и на ноги встал. Я Дашку Кузьмину не первый день знаю. И кого она насилует, а кого не насилует, мне лучше понимать. Не хочешь платить штраф, придется мне передать дело об изнасиловании в милицию. Позвонить сейчас?

— Не было никакого дела! Вы все хороши, всегда на нас кидаетесь, как хищные гиены.

— Я больше люблю на таджиков кидаться. — заметил Троцкий. — Они понятливее, сразу спрашивают, а сколько будет штраф?

Ахмед замолчал. Этого вопроса ему задавать не хотелось.

— Расовая дискриминация, — сказал Роберт Магометович.

— А мы что, разные расы, да? Я что, черный, а ты белый? — Голос Троцкого звучал грознее. — Или, может, ты хочешь сказать, что я еврейской расы?