Роскошь нечеловеческого общения - Андрей Белозеров

— Так можно просто вычесть из…

— Нет. Не нужно путать финансы. Пусть все будет, как договорились.

— Хорошо. С вами очень приятно иметь дело, Алексей Владимирович. Я думаю, мы сможем продолжить наше сотрудничество.

— Поглядим, — ответил Панков. Нарушая все правила, он поставил бокал прямо на зеленое сукно и, не прощаясь, не кивнув даже, повернулся и быстро вышел из бильярдной.

Вечером Панкову, живущему в ведомственной квартире, позвонил Смолянинов.

— Очень быстро, Леша, у меня нет времени. Выходи сейчас на улицу. Тебя ждет машина. Поедешь, куда отвезут, возьмешь там одну вещь. Все, до связи. Да, чуть не забыл. Плащ у тебя есть?

— Ну есть.

— Надень.

В трубке раздались короткие гудки.

Машина — черная «Волга» — действительно стояла возле подъезда.

Панков сел на заднее сиденье. «Волга» покружила по Городу минут сорок, затем подъехала к дому следователя.

— Возьмите там, под сиденьем, — не поворачиваясь, тихо сказал шофер.

Панков послушно наклонился и вытащил тяжелый сверток — под тряпками, перехваченными шпагатом, он угадал очертания карабина. Правда, какой-то странной формы, но сомнений не было — в его руках было боевое оружие.

— Всего доброго, — сказал шофер.

Алексей Владимирович прикрыл сверток полой плаща и, не торопясь зашагал к своему подъезду.

— Что там слышно?

— Вчера он получил оружие.

— Так. Дальше.

— Сегодня купил билет на самолет до Берлина.

— Вот. Уже теплее. Когда вылет?

— Послезавтра.

— Отлично. Дальше.

— После этого поехал на вокзал и взял билет на поезд до Варшавы. На завтра.

— Хм. Это он что же, Штирлица из себя изображает?

— Не знаю. Может быть.

— Так, еще что?

— Встречался с Манкиным.

— Что говорили?

— Не знаю. Записать не удалось. У Манкина дома какая-то хитрая защита стоит… Мы же у него обыск делали. Правда, искали документы, деньги… Аппаратуру не смотрели. А там, видимо, Крамской в свое время пошурудил установил защиту от прослушки.

— Ладно… С этим разберемся. Что еще? С Генделем встречался?

— Так точно. Операцию будет проводить Саид.

— Саид… Он же ранен.

— Гендель говорит, что справится.

— Ладно… Если справится, хорошо. Работайте.

— Есть.

Павел Романович чувствовал себя в отличной форме. Первые месяцы после поражения на выборах казались томительно-тягучими, несмотря на то, что он вернулся к своей любимой работе — в Институте ему всегда были рады, и он почувствовал себя на кафедре так, словно никуда отсюда и не уходил. Но остальное — выдранные с мясом линии правительственной связи в квартире и на лестничной площадке, огромное количество свободного времени, молчащий мобильный телефон, тот самый покой, о котором он столько мечтал, — неожиданно это оказалось куда более невыносимым, чем бешеный темп работы в должности мэра. Не было ругани, не было нервотрепки, не было поражений, переживаемых тяжело и страшно, но не было и побед. Поле деятельности сузилось невероятно.

Правда, этот период продолжался недолго. Само собою пришло решение — Дума. А потом, через несколько лет, — выборы. Президентские. А что? Почему нет? Все в наших руках. Тем более, ему есть что сказать, есть что предложить, есть реальные планы и реальные возможности для их претворения в жизнь. И, конечно, — знание. Знание и понимание своего места в этом Городе. В этой стране. В мире. Не желание быстро нахапать, набить карман, обеспечить свое семейство на несколько поколений вперед, — нет, это не интересно. Это для пустых людей, не видящих дальше собственного носа. Нет, изменить страну, подарить людям нормальную жизнь, пусть не сразу, но показать хотя бы краешек, показать так, чтобы они увидели: можно жить по-человечески и в собственной стране. А дальше — дальше сами… Или другие продолжат, благо команда у него — будь здоров. Любой может позавидовать. Не зря теперь большинство из тех, кто был с Гречем в одной связке, работают в Москве. Не зря. Профессионалы ценятся во все времена и любой властью. И главное, он знает — они его не предадут. Что бы ни говорили о его излишнем романтизме, он знает точно: эти люди никогда его не бросят. И на них всегда можно рассчитывать. Так же, впрочем, как и на него с их стороны.

Как только пришло решение, жизнь сразу вошла в привычную колею. Сегодняшнее телеинтервью было не первым его публичным выступлением после выборов, но Павел Романович чувствовал какой-то особенный подъем. Студия была той же, что и на печально памятных ему теледебатах перед губернаторскими выборами. И ведущий ток-шоу — все тот же Горин. Не было только Зотова. И настроение в студии царило совершенно другое. Победным было это настроение. Радостным.

— Вы говорите о независимости, — обратился к Павлу Романовичу ведущий. Но вот объясните, как человек может выполнять обязанности… не политика даже, а, например, присяжного поверенного? У него, к примеру, дома ребенок сидит. А ну бандиты нагрянут и, скажем так, попытаются на него повлиять через ребенка? Не дай бог, конечно.

— Необходимо создать систему, выводящую политиков и государственных служащих из-под давления криминала.

В памяти Греча всплыла сцена прощания с Крюковым.

«Зря я его тогда… отправил… Мог бы задержаться, посидеть с ним… Человек мне такую помощь оказал, что же я, как свинья…»

— Ситуация изменится принципиально. — Думая о Крюкове, он продолжал отвечать на вопрос ведущего. — Изменится принципиально, я подчеркиваю, если начнут разбираться с этими самыми «ребятами», с этой «братвой». Если с ними будут бороться. Тогда начнет нормально функционировать судебная система, да и любая другая.

«Да нет, что я мог сделать? Работа есть работа. Он взрослый человек, должен понимать. Нужно, впрочем, ему позвонить, телефон-то я записал или нет?..»

— Нужно серьезно менять систему МВД, которая не преобразовывалась со времен Берия. Нужно резко повысить роль министерства юстиции. Усовершенствовать систему наказаний, которая должна быть выстроена на гражданских, цивилизованных основах.

— Значит, насколько я понял, — перебил его Горин, — вы баллотируетесь в Думу с основной задачей — реформировать правоохранительные органы. Но ведь российский парламент сегодня парламентом, собственно говоря, не является…

— Совершенно точно. Вот я и хочу попытаться создать из Государственной Думы орган, который не блокирует решения президента и правительства, а сотрудничает, творчески сотрудничает с исполнительной властью и контролирует ее.

«Если я и забыл, то Наташа уж точно его телефон записала. Да, впрочем, у меня, кажется, в старой записной книжке он должен быть… Конечно, есть. Все, сегодня же позвоню. Сразу. Как приду домой. Нужно будет встретиться, посидеть нормально, поговорить без суеты. На трезвую голову… Жаль, Журковского с нами не будет… Господи, за что же они его? За меня — ясно, но зачем же так?.. Почему они такие звери? Из-за денег? Из-за чего? Откуда эта нечеловеческая злость, эта свирепость?..»

— Законы пишутся, — продолжал говорить Павел Романович, — не для коммунистов и демократов. Они пишутся для людей, для страны. И пишутся они либо профессионально, так, чтобы по ним можно было жить и работать, либо непрофессионально.

«Все. Решено. Сегодняшний вечер — дома. Позовем Крюкова. Торт, чай, отдохнем, вспомним старое…»

— Понимание этого, — после короткой паузы сказал Греч, — понимание высокой цели, которая стоит перед законодательством, способно объединить людей. Мне удавалось даже ортодоксальных коммунистов убедить в том, что некая формула должна быть написана так, а не иначе. Здравый смысл ведь есть в умах всех людей, вне зависимости от их политических взглядов.

Все проще простого. И чего столько пишут о заказных убийствах — мол, высокие профессионалы, мол, длительная подготовка… Конечно, профессионализм — это хорошо, он значительно облегчает дело, но и дилетант может справиться с задачей не менее успешно, чем самый натасканный, как они говорят, «киллер».

Майор поморщился. Черт бы их подрал, почему эти англицизмы так легко приживаются? Почему не сказать — «наемный убийца»? Престиж новой и, как ни крути, модной профессии, с этаким налетом романтики, с европейско-американским лоском, — «киллер», престиж и популярность ее значительно упадут, если все называть своими именами. И дети, может быть, перестанут в киллеров играть.

Майор усмехнулся. Сидит тут, рассуждает, а сам-то?.. Сам-то зачем пришел в этот подъезд?

Он посмотрел вниз. На лестнице было тихо. Вообще, удобная была лестница. Верхняя площадка, на которой только две двери, ведущие на чердак, практически жильцами не посещалась. Этакий аппендикс, архитектурный рудимент, совершенно нефункциональный, лишний. Легкая ошибка в расчетах — можно было, наверное, что-то придумать, как-нибудь использовать эту площадь, другую планировку нижних квартир, что ли, сделать, как-то расширить их за счет этой площадки, потолки поднять, может быть…